(1)  Го­род­ской че­ло­век не ве­да­ет, чем пах­нет земля, как она дышит, как стра­да­ет от жажды,  — земля скры­та от его глаз за­стыв­шей лавой ас­фаль­та.

(2)  Меня мать при­уча­ла к земле, как птица при­уча­ет сво­е­го птен­ца к небу. (3)  Но по-⁠на­сто­я­ще­му земля от­кры­лась мне на войне. (4)  Я узнал спа­си­тель­ное свой­ство земли: под силь­ным огнём при­жи­мал­ся к ней в на­деж­де, что смерть ми­ну­ет меня. (5)  Это была земля моей ма­те­ри, род­ная земля, и она хра­ни­ла меня с ма­те­рин­ской вер­но­стью.

(6)  Один, толь­ко один раз земля не убе­рег­ла меня...

(7)  Я оч­нул­ся в те­ле­ге, на сене. (8)  Я не по­чув­ство­вал боли, меня му­чи­ла не­че­ло­ве­че­ская жажда. (9)  Пить хо­те­ли губы, го­ло­ва, грудь. (10)  Всё, что было во мне жи­во­го, хо­те­ло пить. (11)  Это была жажда го­ря­ще­го дома. (12)  Я сго­рал от жажды.

(13)  И вдруг я по­ду­мал, что един­ствен­ный че­ло­век, ко­то­рый может меня спа­сти,  — мама. (14)  Во мне про­бу­ди­лось за­бы­тое дет­ское чув­ство: когда плохо, рядом долж­на быть мама. (15)  Она уто­лит жажду, отведёт боль, успо­ко­ит, спасёт. (16)  И я стал звать её.

(17)  Те­ле­га гро­хо­та­ла, за­глу­шая мой голос. (18)  Жажда за­пе­ча­та­ла губы. (19)  А я из по­след­них сил шеп­тал не­за­бы­ва­е­мое слово «ма­моч­ка». (20)  Я звал её. (21)  Я знал, что она от­клик­нет­ся и придёт. (22)  И она по­яви­лась. (23)  И сразу смолк гро­хот, и хо­лод­ная жи­во­твор­ная влага хлы­ну­ла га­сить пожар: текла по губам, по под­бо­род­ку, за во­рот­ник. (24)  Мама под­дер­жи­ва­ла мою го­ло­ву осто­рож­но, боясь при­чи­нить боль. (25)  Она поила меня из хо­лод­но­го ков­ши­ка, от­во­ди­ла от меня смерть.

(26)  Я по­чув­ство­вал зна­ко­мое при­кос­но­ве­ние руки, услы­шал род­ной голос:

—  (27)  Сынок, сынок, род­нень­кий...

(28)  Я не мог даже при­от­крыть глаза. (29)  Но я видел мать. (30)  Я узна­вал её руку, её голос. (31)  Я ожил от её ми­ло­сер­дия. (32)  Губы раз­жа­лись, и я про­шеп­тал:

—  (33)  Мама, ма­моч­ка...

(34)  Моя мать по­гиб­ла в осаждённом Ле­нин­гра­де. (35)  В не­зна­ко­мом селе у ко­лод­ца я при­нял чужую мать за свою. (36)  Ви­ди­мо, у всех ма­те­рей есть ве­ли­кое сход­ство, и если одна мать не может прий­ти к ра­не­но­му сыну, то у его из­го­ло­вья ста­но­вит­ся дру­гая.

(37)  Мама. (38)  Ма­моч­ка.

(39)  Я много знаю о по­дви­гах жен­щин, вы­но­сив­ших с поля боя ра­не­ных бой­цов, ра­бо­тав­ших за муж­чин, от­да­вав­ших свою кровь детям, иду­щих по си­бир­ским трак­там за сво­и­ми му­жья­ми. (40)  Я ни­ко­гда не думал, что всё это, не­со­мнен­но, имеет от­но­ше­ние к моей ма­те­ри. (41)  Те­перь я огля­ды­ва­юсь на её жизнь и вижу: она про­шла через всё это. (42)  Я вижу это с опоз­да­ни­ем. (43)  Но я вижу.

(44)  На Пис­карёвском клад­би­ще, за­пол­нен­ном на­род­ным горем, зе­ле­не­ет трава. (45)  Здесь по­хо­ро­не­на моя мать, как и мно­гие дру­гие жерт­вы бло­ка­ды. (46)  До­ку­мен­тов нет. (47)  Оче­вид­цев нет. (48)  Ни­че­го нет. (49)  Но есть веч­ная сы­но­вья лю­бовь. (50)  И я знаю, что серд­це моей ма­те­ри стало серд­цем земли.

* Яко­влев Юрий Яко­вле­вич (1923–1996)  — пи­са­тель и сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)  Нет ни­че­го труд­нее уго­во­рить ро­ди­те­лей ку­пить со­ба­ку: при одном упо­ми­на­нии о ней лица у них вы­тя­ги­ва­ют­ся, и они мрач­ны­ми го­ло­са­ми го­во­рят:

—  Толь­ко через мой труп!

(2)  При чём здесь труп, если речь идёт о вер­ном друге, о до­ро­гом су­ще­стве, ко­то­рое сде­ла­ет жизнь ин­те­рес­ней и ра­дост­ней. (3)  Но взрос­лые го­во­рят:

—  Даже не меч­тай!

(4)  Осо­бен­но не­тер­пи­ма к со­ба­ке была Же­ки­на мама. (5)  И она за­яв­ля­ла в пол­ный голос:

—  Толь­ко через мой труп! (6)  Даже не меч­тай!

(7)  Но кто может за­пре­тить че­ло­ве­ку меч­тать?

(8)  И Жека меч­тал. (9)  Он меч­тал, что у него будет со­ба­ка. (10)  Может быть, такса, длин­ная и чёрная, как го­ло­веш­ка, на ко­рот­ких нож­ках. (11)  Может быть, борза́я, изо­гну­тая, как во­про­си­тель­ный знак. (12)  Может быть, пу­дель с за­вит­ка­ми, как на во­рот­ни­ке.

(13)  В один из дней мама спро­си­ла Жеку:

—  Скоро твой день рож­де­ния, что тебе по­да­рить?

(14)  Жека жа­лост­ли­во по­смот­рел на маму и опу­стил глаза, на­брал по­боль­ше воз­ду­ха, слов­но со­би­рал­ся ныр­нуть, и тихо, од­ни­ми гу­ба­ми, про­изнёс:

—  Со­ба­ку.

(15)  Глаза у мамы округ­ли­лись.

—  (16)  Со­ба­ку? (17)  Ни­ко­гда!

(18)  Про­шло не­сколь­ко дней, и маль­чик пе­ре­сту­пил порог сво­е­го дома, при­жи­мая к жи­во­ту щенка. (19)  Жека молча прошёл в ком­на­ту, сел на кра­е­шек ди­ва­на и ска­зал:

—  Вот!

(20)  Он ска­зал «вот» тихо, но до­ста­точ­но твёрдо.

—  (21)  Что это?  — спро­си­ла мама, хотя пре­крас­но ви­де­ла, что это щенок.

—  (22)  Щенок,  — от­ве­тил Жека.

—  (23)  Сей­час же унеси его прочь!

—  (24)  Че­ло­век дол­жен иметь со­ба­ку,  — от­ча­ян­но про­изнёс Жека и за­мол­чал.

(25)  Мама ска­за­ла:

—  От­не­си его туда, от­ку­да принёс.

(26)  Она взяла Жеку за плечи и вы­тол­ка­ла за двери вме­сте со щен­ком.

(27)  Жека по­топ­тал­ся не­мно­го перед за­кры­той две­рью и, не зная, что ему те­перь де­лать, сел на сту­пень­ку. (28)  Он креп­ко при­жал к себе ма­лень­кое тёплое су­ще­ство.

(29)  Жека решил, что не уйдёт от­сю­да. (30)  Будет си­деть день, два, пока мама не пу­стит его домой вме­сте со щен­ком. (31)  Щенок не знал о тяжёлых со­бы­ти­ях, ко­то­рые из-⁠за него про­ис­хо­ди­ли в жизни Жеки. (32)  Он за­дре­мал.

(33)  Потом пришёл с ра­бо­ты папа. (34)  Он уви­дел сына, си­дя­ще­го на сту­пень­ке, и спро­сил:

—  Ни­ко­го нет дома?

(35)  Жека по­ка­чал го­ло­вой и по­ка­зал папе щенка. (36)  Папа сел рядом с сыном на хо­лод­ную сту­пень­ку и стал раз­гля­ды­вать щенка. (37)  А Жека на­блю­дал за папой. (38)  Он за­ме­тил, что папа до­воль­но смор­щил нос и заёрзал на сту­пень­ке. (39)  Потом папа стал гла­дить щенка и при­чмо­ки­вать гу­ба­ми. (40)  И Жека по­чув­ство­вал, что в папе по­сте­пен­но про­буж­да­ет­ся маль­чиш­ка. (41)  Тот самый маль­чиш­ка, ко­то­рый когда-⁠то сам про­сил со­ба­ку, по­то­му что у че­ло­ве­ка долж­на быть со­ба­ка. (42)  Жека взгля­дом звал его себе в со­юз­ни­ки. (43)  И этот маль­чиш­ка, как по­до­ба­ет маль­чиш­ке, пришёл на по­мощь другу.

(44)  Папа взял на руки щенка, ре­ши­тель­но встал и от­крыл дверь.

—  (45)  А что если нам в самом деле взять щенка?  — спро­сил он маму.  —  (46)Щенок-⁠то слав­ный.

(47)  Мама сразу за­ме­ти­ла, что в папе про­бу­дил­ся маль­чиш­ка, и ска­за­ла:

—  Это маль­чи­ше­ство.

—  (48)  По­че­му же?  — не сда­вал­ся папа.

—  (49)  Со­ба­ка  — это шерсть, грязь, вонь. (50)  Это раз­гры­зен­ные бо­тин­ки и лужи на пар­ке­те.

(51)  Кто будет уби­рать?  — спро­си­ла мама.

(52)  Папин маль­чиш­ка под­миг­нул Жеке:

—  Мы!

(53)  Их было двое, и они по­бе­ди­ли. (54)  В квар­ти­ре на вось­мом этаже по­се­лил­ся новый жилец. (55)  Он дей­стви­тель­но грызёт бо­тин­ки и остав­ля­ет на пар­ке­те лужи. (56)  И уби­ра­ют за ним не папа и не Жека, а мама. (57)  Но если вы по­сту­чи­те в дверь и по­про­си­те: «От­дай­те щенка», то мама пер­вая ска­жет вам: «Толь­ко через мой труп. (58)  И не меч­тай­те».

(59)  По­то­му что это ма­лень­кое, лас­ко­вое, пре­дан­ное су­ще­ство су­ме­ло до­ка­зать маме, что у че­ло­ве­ка долж­на быть со­ба­ка.

*Юрий Яко­вле­вич Яко­влев (1922‒1995)  — со­вет­ский пи­са­тель, сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)  Трид­цать два года учи­тель­ство­ва­ла в селе Ксе­ния Ан­дре­ев­на. (2)  Много людей про­шло за трид­цать два года через её класс. (3)  Стро­гим, но спра­вед­ли­вым че­ло­ве­ком про­слы­ла она.

(4)  Никто ни­ко­гда не видел, чтобы учи­тель­ни­ца за­то­ро­пи­лась, по­спе­ши­ла. (5)  Не за­спе­ши­ла Ксе­ния Ан­дре­ев­на и в этот раз. (6)  Как толь­ко по­слы­ша­лась трес­кот­ня мо­то­цик­лет­ных мо­то­ров, учи­тель­ни­ца стро­го ска­за­ла ре­бя­там, чтобы все шли к тран­шее, вы­ры­той в школь­ном дворе. (7)  Фронт про­хо­дил со­всем не­да­ле­ко от села. (8)  Где-⁠то рядом гро­мы­ха­ли бои. (9)  Части Крас­ной армии укре­пи­лись за рекой, а кол­хоз­ни­ки со­бра­ли пар­ти­зан­ский отряд и ушли в лес. (10)  Школь­ни­ки но­си­ли им туда еду, рас­ска­зы­ва­ли, где и когда были за­ме­че­ны немцы.

(11)  Ре­бя­та ещё не успе­ли спря­тать­ся, как на школь­ный двор за­бе­жа­ли три запылённых немца. (12)  Они бро­си­лись к школь­ни­кам и на­це­ли­ли на них свои ав­то­ма­ты.

(13)  Ксе­ния Ан­дре­ев­на шаг­ну­ла вперёд и при­кры­ла собой ребят.

—  (14)  Что вы хо­ти­те?  — спро­си­ла учи­тель­ни­ца и стро­го по­смот­ре­ла

в глаза немцу. (15)  Её спо­кой­ный взгляд сму­тил фа­ши­ста.

—  (16)  Кто такое ви? (17)  От­ве­чать сию ми­ну­ту! (18)  Я го­во­рить по-⁠рус­ски.

—  (19)  Я по­ни­маю и по-не­мец­ки,  —  тихо от­ве­ча­ла учи­тель­ни­ца,  —  но го­во­рить мне с вами не о чем. (20)  Это мои уче­ни­ки. (21)  Вы мо­же­те опу­стить ваш ав­то­мат.

(22)  Ребят вме­сте с Ксе­ни­ей Ан­дре­ев­ной втолк­ну­ли в класс.

—  (23)  Си­деть на место!  —  крик­нул на­чаль­ник.

(24)  Но блед­ные ре­бя­та сто­я­ли и смот­ре­ли на учи­тель­ни­цу.

—  (25)  Са­ди­тесь, ре­бя­та,—  не­гром­ким го­ло­сом ска­за­ла Ксе­ния Ан­дре­ев­на, как будто на­чи­нал­ся оче­ред­ной урок.

—  (26)  Те­перь каж­дый меня будет слу­шать!  —  рявк­нул на­чаль­ник.

(27)  И, ко­вер­кая слова, фа­шист стал го­во­рить ре­бя­там о том, что в лесу скры­ва­ют­ся пар­ти­за­ны, и он это пре­крас­но знает, и ре­бя­та тоже это пре­крас­но знают. (28)  И те­перь ре­бя­та долж­ны ска­зать на­чаль­ни­ку, где они спря­та­лись. (29)  Если ре­бя­та ска­жут, всё будет хо­ро­шо. (30)  Если ре­бя­та не ска­жут, всё будет очень плохо.

—  (31)  Те­перь я буду слу­шать каж­дый!  —  за­кон­чил свою речь немец.

(32)  Ре­бя­та си­де­ли не ше­лох­нув­шись.

—  (33)  Может быть, вы всё-⁠таки по­ду­ма­е­те и сами ска­же­те мне всё, что надо?  — тихо спро­сил на­чаль­ник по-не­мец­ки у учи­тель­ни­цы, вплот­ную по­дой­дя к ней.  —  (34)  Дети не пой­мут, го­во­ри­те по-⁠не­мец­ки.

—  (35)  Я ни­ко­гда не была там и не знаю, где это.

(36)  Фа­шист, схва­тив Ксе­нию Ан­дре­ев­ну за плечи, грубо по­тряс её:

—  Кто такое!  — за­кри­чал немец.  —  (37)  Если никто мне не ска­зать, что я про­сил, я буду стре­лять спер­ва вашу упря­мую учи­тель­ни­цу. (38)  А потом  —  вся­кий, кто не ска­жет. (39)  Я на­чи­нал счи­тать! (40)  Раз!..

(41)  Он схва­тил Ксе­нию Ан­дре­ев­ну за руку и рва­нул её к стене клас­са. (42)  Класс за­гу­дел. (43)  Вдруг на зад­ней парте под­нял­ся Костя Рож­ков и под­нял руку:

—  Она прав­да не знает!

—  (44)  А кто знай?

—  (45)  Я знаю...  —  гром­ко и отчётливо ска­зал Костя.

—  (46)  Рож­ков, зачем ты го­во­ришь не­прав­ду?  — про­го­во­ри­ла Ксе­ния Ан­дре­ев­на.

—  (47)  Я прав­ду го­во­рю,  — ска­зал Костя и по­смот­рел в глаза учи­тель­ни­це.

—  (48)  Костя...  — на­ча­ла Ксе­ния Ан­дре­ев­на. (49)  Но Рож­ков пе­ре­бил её:

—  Ксе­ния Ан­дре­ев­на, я сам знаю...

(50)  Учи­тель­ни­ца сто­я­ла, от­вер­нув­шись от него, уро­нив белую го­ло­ву на грудь. (51)  Костя вышел к доске, под­нял руку с мел­ком.

—  (52)  Вот, гля­ди­те сюда,  — за­шеп­тал он,  — я по­ка­жу.

(53)  Немец подошёл к нему и на­кло­нил­ся, чтобы лучше рас­смот­реть, что по­ка­зы­ва­ет маль­чик. (54)  И вдруг Костя обе­и­ми ру­ка­ми изо всех сил уда­рил чёрную гладь доски. (55)  Доска резко по­вер­ну­лась в своей раме, взвизг­ну­ла и с раз­ма­ху уда­ри­ла фа­ши­ста по лицу. (56)  Он от­ле­тел в сто­ро­ну, а Костя, прыг­нув через раму, мигом скрыл­ся за до­с­кой, как за щитом. (57)  Фа­шист, схва­тив­шись за раз­би­тое лицо, без толку палил в доску.

(58)  На­прас­но... (59)  За класс­ной до­с­кой было окно, вы­хо­див­шее

к об­ры­ву над рекой. (60)  Костя, не за­ду­мы­ва­ясь, прыг­нул в от­кры­тое окно, бро­сил­ся с об­ры­ва в реку и по­плыл к дру­го­му бе­ре­гу.

(61)  В это время, за­слы­шав паль­бу на селе, из леса вы­ско­чи­ли пар­ти­за­ны.

(62)  Про­шло не более пят­на­дца­ти минут, и в класс, куда снова вва­ли­лись взвол­но­ван­ные ре­бя­та, пар­ти­за­ны при­ве­ли троих обез­ору­жен­ных нем­цев.

(63)  В класс вошла учи­тель­ни­ца. (64)  Она хо­ди­ла на берег узнать, бла­го­по­луч­но ли до­плыл Костя Рож­ков. (65)  Немцы, си­дев­шие за пе­ред­ней пар­той, с удив­ле­ни­ем по­смот­ре­ли на вско­чив­ше­го ко­ман­ди­ра.

—  (66)  Встать!  — за­кри­чал на них ко­ман­дир.  —  (67)  У нас в клас­се по­ла­га­ет­ся вста­вать, когда учи­тель­ни­ца вхо­дит. (68)  Не тому вас, видно, учили!

(69)  И два фа­ши­ста по­слуш­но под­ня­лись.

(70)  Ксе­ния Ан­дре­ев­на за­ня­ла своё место за сто­лом, у ко­то­ро­го она вы­учи­ла за трид­цать два года много хо­ро­ших людей. (71)  А сей­час перед сто­лом Ксе­нии Ан­дре­ев­ны, рядом с класс­ной до­с­кой, про­би­той пу­ля­ми, мялся длин­но­ру­кий ры­же­усый вер­зи­ла, нерв­но оправ­лял курт­ку, мычал что-⁠то и пря­тал глаза от стро­го­го взгля­да ста­рой учи­тель­ни­цы.

—  (72)  Стой­те как сле­ду­ет,  — ска­за­ла Ксе­ния Ан­дре­ев­на,  — что вы ёрза­е­те? (73)  Те­перь по­тру­ди­тесь от­ве­чать на мои во­про­сы.

(74)  И дол­го­вя­зый фа­шист, оро­бев, вы­тя­нул­ся перед учи­тель­ни­цей.

*Лев Аб­ра­мо­вич Кас­силь (1905‒1970)  — со­вет­ский пи­са­тель и сце­на­рист.

(1)  С Ма­рин­кой мы по­зна­ко­ми­лись не­за­дол­го до войны в подъ­ез­де на­ше­го дома в Ле­нин­гра­де. (2)  Она была очень кра­си­вая: чер­но­во­ло­сая, кур­ча­вая, боль­шегла­зая, ещё не­множ­ко, и можно было бы ска­зать про неё: вы­ли­тая кукла. (3)  Но от пол­но­го сход­ства с фар­фо­ро­вой кук­лой её спа­са­ли живые глаза и живой, не­под­дель­ный, иг­ра­ю­щий на щеках ру­мя­нец. (4)  Про такие лица обыч­но го­во­рят «кровь с мо­ло­ком».

(5)  Война по­мог­ла нам по­зна­ко­мить­ся ближе. (6)  Осе­нью, когда на­ча­лись бомбёжки, в моей квар­ти­ре от­кры­лось что⁠-⁠то вроде фи­ли­а­ла бом­бо­убе­жи­ща. (7)  Я жил на пер­вом этаже, и по ве­че­рам у меня стали со­би­рать­ся дети с ро­ди­те­ля­ми.

(8)  Тут мы и за­кре­пи­ли наше зна­ком­ство с Ма­рин­кой. (9)  Я узнал, что ей шесть лет, что живёт она с мамой и ба­буш­кой, что папа её на войне, что у неё шесть кукол и один мишка, что шо­ко­лад она пред­по­чи­та­ет дру­гим ла­ком­ствам...

(10)  Прав­да, всё это я узнал не сразу и не всё от самой Ма­рин­ки, а боль­ше от её ба­буш­ки, ко­то­рая души не чаяла в един­ствен­ной внуч­ке. (11)  Между про­чим, от ба­буш­ки я узнал, что Ма­рин­ка ещё и ар­тист­ка: поёт и тан­цу­ет.

(12)  Я по­про­сил де­воч­ку спеть. (13)  Она от­вер­ну­лась и за­мо­та­ла го­ло­вой.

—  (14)  Ну, если не хо­чешь петь, может быть, спля­шешь?

(15)  Нет, и пля­сать не хочет.

—  (16)  Ну, по­жа­луй­ста,  — ска­зал я.  —  (17)  Ну, чего ты бо­ишь­ся?

—  (18)  Я не боюсь, я стес­ня­юсь,  — ска­за­ла она.

(19)  Было это в ав­гу­сте или сен­тяб­ре 1941 года.

(20)  Потом об­сто­я­тель­ства нас раз­лу­чи­ли, и сле­ду­ю­щая наша встре­ча с Ма­рин­кой про­изо­шла уже в ян­ва­ре 1942 года.

(21)  Много пе­ре­мен про­изо­шло за это время. (22)  Город пре­вра­тил­ся в пе­ре­до­вую линию фрон­та, смерть стала здесь яв­ле­ни­ем обыч­ным. (23)  По­ляр­ная ночь и по­ляр­ная стужа сто­я­ли в ле­нин­град­ских квар­ти­рах. (24)  Сквозь за­ко­ло­чен­ные фа­не­рой окна не про­ни­кал днев­ной свет, но ветер и мороз ока­за­лись лов­чее, они все­гда на­хо­ди­ли для себя ла­зей­ки. (25)  На под­окон­ни­ках лежал снег, он не таял даже в те часы, когда в ком­на­те уда­ва­лось за­то­пить «бур­жуй­ку».

(26)  Ма­рин­ка уже два ме­ся­ца ле­жа­ла в по­сте­ли.

(27)  Сгорб­лен­ная ста­руш­ка, в ко­то­рой я с тру­дом узнал Ма­рин­ки­ну ба­буш­ку, тря­су­щи­ми­ся ру­ка­ми схва­ти­ла меня за руку, за­пла­ка­ла, по­та­щи­ла в угол, где на огром­ной кро­ва­ти, под гру­дой одеял теп­ли­лась ма­лень­кая Ма­рин­ки­на жизнь.

—  (28)  Ма­ри­ноч­ка, ты по­смот­ри, кто пришёл к нам. (29)  Де­точ­ка, ты от­крой глаз­ки, по­смот­ри...

(30)  Ма­рин­ка от­кры­ла глаза, узна­ла меня, хо­те­ла улыб­нуть­ся, но не вышло: не хва­ти­ло силёнок.

(31)  Я сел у её из­го­ло­вья. (32)  Го­во­рить я не мог. (33)  Я смот­рел на её смер­тель­но блед­ное ли­чи­ко, на то­нень­кие, как ветки, ручки, ле­жав­шие по­верх оде­я­ла, на за­ост­рив­ший­ся носик, на огром­ные вва­лив­ши­е­ся глаза  — и не мог по­ве­рить, что это всё, что оста­лось от Ма­рин­ки, от де­воч­ки, про ко­то­рую го­во­ри­ли «кровь с мо­ло­ком», от этой жиз­не­ра­дост­ной, пы­шу­щей здо­ро­вьем рез­вуш­ки.

(34)  Ка­за­лось, ни­че­го дет­ско­го не оста­лось в чер­тах её лица.

(35)  Я принёс ей жал­кий и убо­гий го­сти­нец  — кусок ко­ноп­ля­ной лепёшки. (36)  Боль­но было смот­реть, как про­си­я­ла она, с каким жад­ным хру­стом впи­лись её зубки в ка­мен­ную твердь этого ло­ша­ди­но­го ла­ком­ства.

(37)  По­до­брав по­след­ние крош­ки и об­ли­зав бу­ма­гу, она вспом­ни­ла и обо мне:

—  Ба­буш­ка,  — ска­за­ла она. (38)  Голос у неё был хрип­лый, про­сту­жен­ный.  —  (39)  Прав­да, жалко, что, когда мы не­множ­ко боль­ше ку­ша­ли, я не спля­са­ла дяде?

(40)  Ба­буш­ка не от­ве­ти­ла.

—  (41)  А те­перь что, не мо­жешь?  — спро­сил я.

(42)  Она по­ка­ча­ла го­ло­вой:

—  Нет.

(43)  Ба­буш­ка опу­сти­лась на стул, за­пла­ка­ла.

(44)  Много могил мы вы­ру­би­ли за эту зиму в промёрзшей ле­нин­град­ской земле. (45)  Мно­гих не­до­счи­та­лись по весне. (46)  А Ма­рин­ка вы­жи­ла. (47)  Я видел её вес­ной сорок вто­ро­го года. (48)  Во дворе на сол­ныш­ке иг­ра­ла она с по­дру­га­ми... (49)  Это была очень тихая игра. (50)  И это были ещё не дети, а дет­ские тени. (51)  Но уже чуть-⁠чуть ру­мя­ни­лись их блед­ные ли­чи­ки...

(52)  Уви­дев меня, Ма­рин­ка бро­си­лась мне нав­стре­чу.

(53)  Мы по­го­во­ри­ли с ней, по­де­ли­лись по­след­ни­ми но­во­стя­ми. (54)  Оба мы по-⁠на­сто­я­ще­му ра­до­ва­лись, что видим друг друга, хотя ху­ды­ми и блед­ны­ми, но жи­вы­ми. (55)  Ведь не вся­ко­му вы­па­ла эта ра­дость.

(56)  Когда мы уже про­сти­лись, Ма­рин­ка снова оклик­ну­ла меня.

—  (57)  Дядя,  —  ска­за­ла она, смущённо улы­ба­ясь, хо­ти­те, я вам спля­шу?

—  (58)  Ты уже мо­жешь пля­сать?  — спро­сил я.

—  (59)  Да, не­множ­ко могу.

—  (60)  Нет, Ма­ри­ноч­ка, не надо,  — ска­зал я.  —  (61)  По­бе­ре­ги силёнки, они тебе ещё при­го­дят­ся. (62)  А спля­шешь ты мне зна­ешь когда? (63)  Когда мы доживём до по­бе­ды, когда разобьём фа­ши­стов.

—  (64)  А это скоро?

(65)  Я ска­зал:

—  Да, скоро.

(66)  И, ска­зав это, я по­чув­ство­вал, что беру на себя очень боль­шое обя­за­тель­ство. (67)  Это была уже не игра, это была при­ся­га.

*Лео­нид Пан­те­ле­ев (на­сто­я­щее имя  — Алек­сей Ива­но­вич Ере­ме­ев; 1908‒1987)  — из­вест­ный со­вет­ский пи­са­тель.

(1)  Я до­стал учеб­ник по ариф­ме­ти­ке, но не успел рас­крыть его, как кто-то по­зво­нил в дверь.

(2)  На по­ро­ге стоял вы­со­кий не­зна­ко­мый муж­чи­на.

—  (3)  Здесь живёт Нина Ва­си­льев­на?  — спро­сил он.

—  (4)  Здесь,  — от­ве­тил я.  —  (5)  Толь­ко мамы нет дома.

—  (6)  Раз­ре­ши по­до­ждать? (7)  Сухов, то­ва­рищ твоей мамы.

(8)  Он прошёл в ком­на­ту, силь­но при­па­дая на пра­вую ногу.

—  (9)  Жалко, Нины нет,  — ска­зал Сухов.  —  (10)  Как она вы­гля­дит? (11)  Всё такая же?

(12)  Мне было не­при­выч­но, что чужой че­ло­век на­зы­вал маму Ниной и спра­ши­вал, такая же она или нет. (13)  Мы по­мол­ча­ли.

—  (14)  А я ей фо­то­кар­точ­ку привёз.  —  (15)  Сухов полез в кар­ман.

(16)  На фо­то­гра­фии сто­я­ла де­вуш­ка в во­ен­ной форме: в сол­дат­ских са­по­гах, в гим­настёрке и юбке, но без ору­жия.

—  (17)  Стар­ший сер­жант ме­ди­цин­ской служ­бы. (18)  Не при­хо­ди­лось встре­чать­ся?

—  (19)  Нет. (20)  Пер­вый раз вижу.

—  (21)  Вот как?  — уди­вил­ся Сухов.  —  (22)  А это, брат ты мой, не­про­стой че­ло­век. (23)  Если бы не она, не си­деть бы мне сей­час с тобой...

(24)  И Сухов начал рас­ска­зы­вать.

—  (25)  Это было на войне. (26)  Тя­же­ло ра­нен­но­го, меня вы­та­щи­ли с поля боя и в ав­то­бу­се по­вез­ли в гос­пи­таль. (27)  А тут враг стал бом­бить до­ро­гу. (28)  Когда фа­шист­ские самолёты уле­те­ли, в ав­то­бус влез­ла вот эта самая де­вуш­ка,  — Сухов по­ка­зал на фо­то­гра­фию,  — и ска­за­ла: «То­ва­ри­щи, вы­хо­ди́те из ма­ши­ны».

(29)  Все ра­не­ные под­ня­лись на ноги и стали вы­хо­дить, по­мо­гая друг другу, то­ро­пясь, по­то­му что где-⁠то не­да­ле­ко уже слы­шен был рокот воз­вра­ща­ю­щих­ся бом­бар­ди­ров­щи­ков. (30)  Один я остал­ся ле­жать на ниж­ней под­вес­ной койке.

«(31)  А вы что ле­жи­те? (32)  Вста­вай­те сей­час же!  — ска­за­ла она.  —  (33)  Слы­ши­те, вра­же­ские бом­бар­ди­ров­щи­ки воз­вра­ща­ют­ся!»

«(34)  Я тя­же­ло ранен и не могу встать,  — от­ве­тил я.  —  (35)  Идите-⁠ка вы сами по­быст­рее от­сю­да».

(36)  И тут снова на­ча­лась бомбёжка. (37)  Взрыв­ной вол­ной ав­то­бус опро­ки­ну­ло набок, а меня чем-то тяжёлым уда­ри­ло по плечу. (38)  В ту же се­кун­ду дикий вой па­да­ю­щих бомб и раз­ры­вы пре­кра­ти­лись.

«(39)  Вам очень боль­но?»  — услы­хал я и от­крыл глаза.

(40)  Пе­ре­до мной на кор­точ­ках си­де­ла де­вуш­ка. (41)  Она вы­та­щи­ла меня из ма­ши­ны и по­ло­жи­ла на траву. (42)  Вста­ла и по­смот­ре­ла во­круг.

«(43)  Ни­ко­го,  — ска­за­ла она, затем легла рядом, лицом вниз.  —  (44)  Те­перь по­про­буй­те по­вер­нуть­ся на бок».

(45)  Я по­вер­нул­ся, и моя спина плот­но легла на её спину. (46)  Мне ка­за­лось, что она не смо­жет даже тро­нуть­ся с места, но де­вуш­ка мед­лен­но по­полз­ла вперёд, неся на себе меня.

(47)  В это время из-⁠за леса вы­ныр­нул самолёт, про­ле­тел над нами и дал оче­редь.

«(48)Бе­ги­те!  — крик­нул я.  —  (49)  Он сей­час раз­вернётся».

(50)  Самолёт снова шёл на нас. (51)  Де­вуш­ка уткну­лась лицом в землю. (52)  Потом при­под­ня­ла го­ло­ву, но я ска­зал: «Не ше­ве­ли­тесь, пусть ду­ма­ет, что он нас убил».

(53)  Фа­шист раз­вер­нул­ся на одно крыло, дал ещё одну оче­редь, снова про­ма­зал и уле­тел.

(54)  Потом де­вуш­ка по­та­щи­ла меня даль­ше. (55)  Мы полз­ли де­сять часов.

—  (56)  Вот, брат, какие бы­ва­ют де­вуш­ки,  — ска­зал Сухов.  —  (57)  Один ра­не­ный сфо­то­гра­фи­ро­вал её для меня на па­мять. (58)  И мы разъ­е­ха­лись. (59)  Я  — в тыл, она  — об­рат­но на фронт.

(60)  Я взял фо­то­гра­фию и стал смот­реть. (61)  И вдруг узнал в этой хруп­кой де­вуш­ке свою маму: ма­ми­ны глаза, мамин нос. (62)  Толь­ко она была со­всем дев­чон­кой.

—  (63)  Это мама?  —  спро­сил я.  —  (64)  Это моя мама спас­ла вас?

—  (65)  Твоя мама,  —  от­ве­тил Сухов.

(66)  Тут вер­нул­ся папа.

—  (67)  А маму ждёт фрон­то­вой то­ва­рищ,  — ска­зал я.

(68)  Папа прошёл в ком­на­ту. (69)  Сухов под­нял­ся ему нав­стре­чу. (70)  Они по­жа­ли друг другу руки. (71)  Сели, по­мол­ча­ли. (72)  Сухов скоро под­нял­ся и ушёл, по­обе­щав зайти в дру­гой раз.

(73)  После этого я взял со стола ма­ми­ну фо­то­гра­фию, ко­то­рую оста­вил Сухов, и стал на неё смот­реть.

—  (74)  Что у тебя за фо­то­гра­фия?  —  спро­сил папа.  —  (75)  Да ведь это мама!

—  (76)  Вот имен­но, мама. (77)  Это Сухов оста­вил. (78)  Мама его из-⁠под бомбёжки вы­та­щи­ла.

—  (79)  Су­хо­ва? (80)  Наша мама?  — папа пожал пле­ча­ми.  —  (81)  Но ведь он в два раза выше мамы и в три раза тя­же­лее.

(82)  И я по­вто­рил папе ис­то­рию этой ма­ми­ной фо­то­гра­фии.

—  (83)  Да, Юрка, за­ме­ча­тель­ная у нас мама!

*Вла­ди­мир Кар­по­вич Же­лез­ни­ков (1925‒2015)  — со­вет­ский и рос­сий­ский дет­ский пи­са­тель, ки­но­дра­ма­тург.