(1)Я хочу по­ве­дать вам ис­то­рию, ко­то­рая во мно­гом опре­де­ли­ла моё от­но­ше­ние к миру.

(2)Вся­кий раз, когда за­хо­дит раз­го­вор о людях, хо­ро­ши они или плохи, я вспо­ми­наю этот слу­чай из дет­ства.

(3)Мы жили в де­рев­не. (4)Од­на­ж­ды отец взял меня в город. (5)Помню, мы ис­ка­ли обувь и зашли по до­ро­ге в книж­ный ма­га­зин. (6)Там я уви­дел книгу. (7)Я взял её в руки, на каж­дой стра­ни­це книги были боль­шие кар­тин­ки. (8)Я очень хотел, чтобы отец купил мне эту книгу, но он по­смот­рел на цену и ска­зал: «В дру­гой раз купим». (9)Книга была до­ро­гой.

(10)Дома я целый вечер го­во­рил толь­ко о книге. (11)И вот через две не­де­ли отец дал мне день­ги.

(12)Когда мы шли к ма­га­зи­ну, мне было страш­но: а вдруг книга уже про­да­на? (13)Нет, книга ле­жа­ла на месте.

(14)Мы сели в вагон дач­но­го по­ез­да, и все, ра­зу­ме­ет­ся, сразу за­ме­ти­ли, какую книгу я везу. (15)Мно­гие пас­са­жи­ры са­ди­лись рядом, чтобы по­смот­реть картинки. (16)Весь вагон ра­до­вал­ся моей по­куп­ке, и на пол­ча­са я стал цен­тром вни­ма­ния.

(17)Когда поезд отошёл от оче­ред­ной стан­ции, я поставил книгу на от­кры­тое окно и стал смот­реть на лес, на поля и луга, ко­то­рые мель­ка­ли за окном. (18)И вдруг — о ужас! (19)Книга ис­чез­ла между двойными ок­на­ми ва­го­на. (20)Ещё не по­ни­мая серьёзно­сти по­ло­же­ния, я замер и ис­пу­ган­но смот­рел на отца, на со­се­да-лётчика, ко­то­рый пы­тал­ся до­стать книгу. (21)Через ми­ну­ту уже весь вагон по­мо­гал нам.

(22)А поезд бежал, и вот уже скоро наша стан­ция. (23)Я пла­кал, не желая вы­хо­дить из ва­го­на, тогда лётчик обнял меня и ска­зал:

– (24)Ни­че­го, поезд ещё долго будет идти. (25)Мы обя­за­тель­но до­ста­нем книгу и пришлём тебе. (26)Скажи мне, где ты живёшь?

(27)Я пла­кал и не мог го­во­рить. (28)Отец дал лётчику адрес. (29)На другой день, когда отец вер­нул­ся с ра­бо­ты, он принёс книгу.

– (30)До­стал?

– (31)До­стал, — за­сме­ял­ся отец.

(32)Это была та самая книга. (33)Я был на седь­мом небе от сча­стья и засыпáл с кни­гой в руках.

(34)А через не­сколь­ко дней пришёл поч­та­льон и принёс нам боль­шой пакет. (35)В па­ке­те была книга и за­пис­ка от лётчика: (36)«Я же го­во­рил, что мы до­ста­нем её».

(37)А ещё через день опять пришёл поч­та­льон и опять принёс пакет, а потом ещё два па­ке­та, и ещё три: семь оди­на­ко­вых кни­жек.

(38)С того вре­ме­ни про­шло почти 30 лет. (39)Книж­ки в войну по­те­рялись. (40)Но оста­лось самое глав­ное — хо­ро­шая па­мять о людях, которых я не знаю и даже не помню в лицо. (41)Оста­лась уве­рен­ность: бес­ко­рыст­ных и хо­ро­ших людей боль­ше, чем пло­хих, и жизнь дви­жет­ся вперёд не тем, что в че­ло­ве­ке пло­хо­го, а тем, что есть в нём хорошего.

* Пес­ков Ва­си­лий Ми­хай­ло­вич (род. в 1930 г.) — пи­са­тель, жур­на­лист, пу­те­ше­ствен­ник.

(1)Утром в хру­сталь­ной вазе на столе Витя уви­дел огром­ный букет ми­мо­зы. (2)Цветы были такие жёлтые и све­жие, как пер­вый тёплый день!

– (3)Это мне папа по­да­рил, — ска­за­ла мама. — (4)Ведь се­год­ня Вось­мое марта.

(5)Дей­стви­тель­но, се­год­ня Вось­мое марта, а он со­всем забыл об этом. (6)Он не­мед­лен­но по­бе­жал к себе в ком­на­ту, схва­тил порт­фель, вы­та­щил от­крыт­ку, в ко­то­рой было на­пи­са­но: «До­ро­гая ма­моч­ка, по­здрав­ляю тебя с Вось­мым марта и обе­щаю все­гда тебя слу­шать­ся», и тор­же­ствен­но вру­чил её маме.

(7)А когда он уже ухо­дил в школу, мама вдруг пред­ло­жи­ла:

– (8)Возь­ми не­сколь­ко ве­то­чек ми­мо­зы и по­да­ри Лене По­по­вой.

(9)Лена По­по­ва была его со­сед­кой по парте.

– (10)Зачем? — хмуро спро­сил он.

– (11)А затем, что се­год­ня Вось­мое марта, и я уве­ре­на, что все ваши маль­чи­ки что-ни­будь по­да­рят де­воч­кам.

(12)Он взял три ве­точ­ки ми­мо­зы и пошёл в школу.

(13)По до­ро­ге ему ка­за­лось, что все на него огля­ды­ва­ют­ся. (14)Но у самой школы ему по­вез­ло: он встре­тил Лену По­по­ву. (15)Под­бе­жав к ней, про­тя­нул ми­мо­зу.

– (16)Это тебе.

– (17)Мне? (18)Ой, как кра­си­во! (19)Боль­шое спа­си­бо, Витя!

(20)Она, ка­за­лось, го­то­ва была бла­го­да­рить его ещё час, но он по­вер­нул­ся и убе­жал.

(21)И на пер­вой пе­ре­ме­не ока­за­лось, что никто из маль­чи­ков в их клас­се ни­че­го не по­да­рил де­воч­кам. (22)Ни один. (23)Толь­ко перед Леной По­по­вой ле­жа­ли неж­ные ве­точ­ки ми­мо­зы.

– (24)От­ку­да у тебя цветы? — спро­си­ла учи­тель­ни­ца.

– (25)Это мне Витя по­да­рил, — спо­кой­но ска­за­ла Лена. (26)Все сразу за­шу­шу­ка­лись, по­смот­рев на Витю, а Витя низко опу­стил го­ло­ву.

(27)А на пе­ре­ме­не, когда Витя как ни в чём не бы­ва­ло подошёл к ре­бя­там, хотя уже чув­ство­вал не­доб­рое, Ва­лер­ка стал крив­лять­ся, глядя на него.

– (28)А вот и жених пришёл! (29)Здорово, юный жених!

(30)Ре­бя­та за­сме­я­лись. (31)А тут про­хо­ди­ли мимо стар­ше­класс­ни­ки, и все на него смот­ре­ли и спра­ши­ва­ли, чей он жених.

(32)Еле до­си­дев до конца уро­ков, он, как толь­ко про­зве­нел зво­нок, со всех ног бро­сил­ся домой, чтобы там, дома, со­рвать свою до­са­ду и обиду.

(33)Когда мама от­кры­ла ему дверь, он за­кри­чал:

– (34)Это ты, это ты ви­но­ва­та, это всё из-за тебя! (35)Витя вбе­жал в ком­на­ту, схва­тил ве­точ­ки ми­мо­зы и бро­сил их на пол. — (36)Не­на­ви­жу эти цветы, не­на­ви­жу!

(37)Он стал топ­тать ветки ми­мо­зы но­га­ми, и жёлтые неж­ные цве­точ­ки ло­па­лись и уми­ра­ли под гру­бой подмёткой его бо­ти­нок.

(38)А Лена По­по­ва несла домой три неж­ные ве­точ­ки ми­мо­зы в мок­рой тря­поч­ке, чтобы они не за­вя­ли. (39)Она несла их впе­ре­ди себя, и ей ка­за­лось, что в них от­ра­жа­ет­ся солн­це, что они такие кра­си­вые, такие осо­бен­ные...

* Же­лез­ни­ков Вла­ди­мир Кар­по­вич (род. в 1925 г.) — со­вре­мен­ный рос­сий­ский дет­ский пи­са­тель, ки­но­дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, по­свящённые про­бле­мам взрос­ле­ния, стали клас­си­кой оте­че­ствен­ной дет­ской ли­те­ра­ту­ры и пе­ре­ве­де­ны на мно­гие языки мира.

(1)Уче­ни­кам о войне он рас­ска­зы­вал скупо.

– (2)А где вас ра­ни­ло? — спра­ши­ва­ли ре­бя­та.

– (3)В Поль­ше, уже в на­ступ­ле­нии. (4)Вот, руку от­ня­ли.

(5)Что было потом, не рас­ска­зы­вал: не хотел вспо­ми­нать, как учил­ся пи­сать левой — по­чер­ком, не лишённым эле­гант­но­сти, как при­спо­со­бил­ся ловко на­де­вать рюк­зак одной рукой. (6)После гос­пи­та­ля при­е­хал в Моск­ву и вер­нул­ся в уни­вер­си­тет, в ко­то­ром учил­ся до войны.

(7)Какое это было сча­стье — пол­ных три года он вос­ста­нав­ли­вал себя сам: чи­стил кровь Пуш­ки­ным, Тол­стым, Гер­це­ном...

(8)Потом от­пра­ви­ли по рас­пре­де­ле­нию в сред­нюю школу посёлка Ка­ли­но­во Во­ло­год­ской об­ла­сти пре­по­да­вать рус­ский язык и ли­те­ра­ту­ру.

(9)Жильё вы­де­ли­ли при школе. (10)Ком­на­та и при­хо­жая, от­ку­да то­пи­лась печь. (11)Дро­ва­ми обес­пе­чи­ва­ли. (12)Кроме ли­те­ра­ту­ры, ещё при­хо­ди­лось учить гео­гра­фии и ис­то­рии.

(13)Всё в Ка­ли­но­ве было бед­ным, раз­ру­шен­ным, в изоби­лии толь­ко не­тро­ну­тая роб­кая при­ро­да. (14)И люди были, по­жа­луй, по­луч­ше го­род­ских, тоже почти не тро­ну­тые го­род­ским ду­шев­ным раз­вра­том.

(15)Об­ще­ние с де­ре­вен­ски­ми ре­бя­та­ми раз­ве­я­ло его сту­ден­че­ские ил­лю­зии: доб­рое и веч­ное, ко­неч­но, не от­ме­ня­лось, но по­все­днев­ная жизнь была слиш­ком груба. (16)Всё время му­чи­тель­но думал: нужны ли все эти куль­тур­ные цен­но­сти де­воч­кам, уку­тан­ным в чинёные плат­ки, успев­шим до зари при­брать ско­ти­ну и малых бра­тьев-сестёр, и маль­чи­кам, вы­пол­няв­шим всю муж­скую тяжёлую ра­бо­ту? (17)Учёба на го­лод­ный же­лу­док и по­те­ря вре­ме­ни на зна­ния, ко­то­рые ни­ко­гда и ни при каких усло­ви­ях им не по­на­до­бят­ся?

(18)Дет­ство у них давно за­кон­чи­лось, они все сплошь были не­до­рос­шие му­жи­ки и бабы, и даже те не­мно­гие, кого ма­те­ри от­пус­ка­ли в школу, как будто ис­пы­ты­ва­ли не­лов­кость, что за­ни­ма­ют­ся глу­по­стя­ми вме­сто на­сто­я­щей серьёзной ра­бо­ты. (19)Из-за этого не­ко­то­рую не­уве­рен­ность ис­пы­ты­вал и мо­ло­дой учи­тель — и впрямь, не от­вле­ка­ет ли он их от на­сущ­но­го дела жизни ради из­лиш­ней рос­ко­ши. (20)Какой Ра­ди­щев? (21)Какой Го­голь? (22)Какой Пуш­кин, в конце кон­цов? (23)Обу­чить гра­мо­те и по­ско­рее от­пу­стить домой — ра­бо­тать. (24)Да и сами они толь­ко этого и же­ла­ли.

(25)Тогда он впер­вые за­ду­мал­ся о фе­но­ме­не дет­ства. (26)Когда оно на­чи­на­ет­ся, во­про­сов не вы­зы­ва­ло, но когда оно за­кан­чи­ва­ет­ся и где тот рубеж, на­чи­ная с ко­то­ро­го че­ло­век ста­но­вит­ся взрос­лым? (27)Оче­вид­но, что у де­ре­вен­ских ре­бя­ти­шек дет­ство за­кан­чи­ва­лось рань­ше, чем у го­род­ских.

(28)Се­вер­ная де­рев­ня все­гда жила впро­го­лодь, а после войны все об­ни­ща­ли вко­нец, ра­бо­та­ли бабы и ре­бя­та. (29)Из трид­ца­ти ушед­ших на фронт мест­ных му­жи­ков вер­ну­лись с войны двое. (30)Дети, ма­лень­кие му­жи­ки-школь­ни­ки, рано на­чи­на­ли тру­до­вую жизнь, и дет­ство у них было укра­де­но. (31)Впро­чем, что тут счи­тать: у одних было укра­де­но дет­ство, у дру­гих — юность, у тре­тьих — жизнь.

* Улиц­кая Люд­ми­ла Ев­ге­ньев­на (род. в 1943 г.) — со­вре­мен­ная рос­сий­ская пи­са­тель­ни­ца, про­из­ве­де­ния ко­то­рой пе­ре­ве­де­ны на 25 язы­ков.

(1)Есть люди, ко­то­рые бо­лез­нен­но пе­ре­жи­ва­ют чужие успе­хи. (2)Таким был Сеня Го­луб­кин. (3)Ему всюду чу­ди­лись вы­го­ды и при­ви­ле­гии, ко­то­ры­ми об­ла­да­ют дру­гие. (4)Если кто-то за­бо­ле­вал, Сень­ка го­во­рил: (5)«Ясно... (6)Решил от­дох­нуть!» (7)Если кто-то по­лу­чал пятёрку за до­маш­нее со­чи­не­ние, он спра­ши­вал: (8)«Что, ма­моч­ка с па­поч­кой по­тру­ди­лись?»

(9)Ему ка­за­лось, что любые удачи при­хо­дят к людям как бы за его счёт. (10)За­висть, в ко­то­рой кро­ет­ся исток мно­гих че­ло­ве­че­ских сла­бо­стей и по­ро­ков, не остав­ля­ла Сень­ку в покое...

(11)Труд­но было отыс­кать людей, более не по­хо­жих друг на друга, чем Ваня и Сень­ка. (12)В ту пору Ваня ещё очень ему со­чув­ство­вал. (13)Когда Сеня, пу­та­ясь и на­пря­га­ясь, блуж­дал по ла­би­рин­там зна­ме­ни­тых чет­ве­ро­сти­ший, Ваня стра­дал. (14)А после урока, на ко­то­ром Го­луб­кин по­лу­чал оче­ред­ную двой­ку, этот вер­зи­ла тес­нил не­вы­со­ко­го Ваню: тот, ока­зы­ва­ет­ся, под­ска­зы­вал не­до­ста­точ­но чётко и ясно.

(15)Од­на­ж­ды был на­зна­чен «рай­он­ный» дик­тант, и Сеня Го­луб­кин был в па­ни­ке: двой­ка за тот дик­тант гро­зи­ла ему вто­ро­год­ни­че­ством.

(16)После дик­тан­та Сень­ка бегал по ко­ри­до­ру и вы­спра­ши­вал у своих од­но­класс­ни­ков:

– (17)Как пи­шет­ся «в те­че­ние»? — (18)Ему от­ве­ча­ли.

– (19)Одна оши­боч­ка есть! — го­во­рил он и за­ги­бал палец. — (20)А ты сам-то как на­пи­сал? (21)Пра­виль­но?

(22)Если ока­зы­ва­лось, что пра­виль­но, Сень­ка ску­лил:

– (23)Ну, коне-е-чно, сам на­пи­са-ал!

(24)После «рай­он­но­го» дик­тан­та у Сень­ки не хва­ти­ло паль­цев на обеих руках: он на­счи­тал две­на­дцать оши­бок. (25)Кроме за­пя­тых и тире...

(26)На пе­ре­мен­ке ко мне подошёл Ваня Белов и спро­сил:

– (27)Что ж, Вера Мат­ве­ев­на, Го­луб­ки­ну те­перь на вто­рой год оста­вать­ся?

– (28)Не знаю. (29)Ещё не про­ве­ри­ла.

(30)Когда я усе­лась в учи­тель­ской за тет­ра­ди, ока­за­лось, что шесть работ из пачки ис­чез­ли. (31)Среди них были дик­тан­ты Сени Го­луб­ки­на и Вани.

(32)На боль­шой пе­ре­ме­не мы с ди­рек­то­ром в опу­стев­шем клас­се стали про­би­вать­ся к го­луб­кин­ской со­ве­сти. (33)Имен­но тогда, в раз­гар нашей бе­се­ды, по­явил­ся Ваня Белов и ска­зал:

– (34)Я пришёл, чтобы от­дать себя в руки пра­во­су­дия!

(35)Я не ве­ри­ла, что дик­тан­ты вы­та­щил он, но ди­рек­тор со­гла­сил­ся с вер­си­ей Вани. (36)После уро­ков ше­сте­ро уче­ни­ков, ра­бо­ты ко­то­рых ис­чез­ли, пе­ре­пи­са­ли дик­тант. (37)Сеня Го­луб­кин по­лу­чил трой­ку, по­сколь­ку уже успел об­на­ру­жить на пе­ре­ме­не свои ошиб­ки, и перешёл в седь­мой класс.

(38)Он не про­ник­ся бла­го­дар­но­стью к Ване Бе­ло­ву, на­про­тив, имен­но с тех пор и не­взлю­бил его. (39)Го­луб­кин не про­стил бла­го­род­ства, как не про­щал он гра­мот­но­сти тем, кто ему же по­мо­гал на­хо­дить ошиб­ки. (40)Ваня Белов это понял. (41)После того как Сень­ка оче­ред­ной раз на­со­лил в чём-то сво­е­му спа­си­те­лю, я как бы ми­мо­хо­дом ска­за­ла Ване:

– (42)Ну что... ни одно доб­рое дело не оста­ет­ся без­на­ка­зан­ным?

– (43)Мало ли что бы­ва­ет! — от­ве­тил он. — (44)Из-за этого всем не ве­рить?

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и др., по­вест­ву­ют о мире юно­сти.

(1)На ху­то­ре сон и ти­ши­на. (2)Мы идём вдоль низ­ко­го, бе­ло­го под луной за­бо­ри­ка, по-юж­но­му сло­жен­но­го из плос­ко­го ди­ко­го камня. (3)Такое чув­ство, слов­но и ро­дил­ся я здесь, и про­жил здесь жизнь, и те­перь воз­вра­ща­юсь домой.

(4)Гром­ко стучу в раму окна. (5)Не­че­го спать, раз мы вер­ну­лись. (6)И сей­час же рас­па­хи­ва­ет­ся до­ща­тая дверь. (7)Пан­чен­ко, ор­ди­на­рец мой, сон­ный, зе­ва­ю­щий, бо­си­ком стоит на по­ро­ге.

– (8)За­хо­ди­те, то­ва­рищ лей­те­нант.

(9)Хо­ро­шо вот так ночью вер­нуть­ся с плац­дар­ма домой. (10)Об этом не ду­ма­ешь там. (11)Это здесь со всей силой чув­ству­ешь. (12)Мне ни­ко­гда до войны не при­хо­ди­лось воз­вра­щать­ся домой после дол­гой раз­лу­ки. (13)И уез­жать на­дол­го не при­хо­ди­лось. (14)Пер­вый раз я уез­жал из дома в пи­о­нер­ский ла­герь, вто­рой раз я уез­жал уже на фронт. (15)Но и тот, кто до войны воз­вра­щал­ся домой после дол­гой раз­лу­ки, не ис­пы­ты­вал тогда того, что ис­пы­ты­ва­ем мы сей­час. (16)Они воз­вра­ща­лись со­ску­чив­ши­е­ся — мы воз­вра­ща­ем­ся живые...

(17)Сидя на под­окон­ни­ках, раз­вед­чи­ки смот­рят, как мы двое едим, и глаза у них доб­рые. (18)А в углу стоит ши­ро­кая де­ре­вен­ская кро­вать. (19)Белая на­во­лоч­ка, на­би­тая сеном, белая про­сты­ня. (20)Мно­го­го не по­ни­ма­ли и не це­ни­ли до войны люди. (21)Разве в мир­ное время по­ни­ма­ет че­ло­век, что такое чи­стые про­сты­ни? (22)3а всю войну толь­ко в гос­пи­та­ле я спал на про­сты­нях, но тогда они не ра­до­ва­ли.

(23)Я ло­жусь на свою цар­скую кро­вать, пах­ну­щую сеном и све­жим бельём, и про­ва­ли­ва­юсь, как в пух. (24)Глаза сли­па­ют­ся, но едва задрёмываю, как, вздрог­нув, про­сы­па­юсь опять. (25)Я про­сы­па­юсь от ти­ши­ны. (26)Даже во сне я при­вык при­слу­ши­вать­ся к раз­ры­ву сна­ря­дов.

(27)И лезут в го­ло­ву мысли о ре­бя­тах, остав­ших­ся на плац­дар­ме. (28)3ажму­рюсь — и опять всё это перед гла­за­ми: зем­лян­ка свя­зи­стов, в ко­то­рую по­па­ла бомба, до­ро­га в лесу и чёрные вы­со­ты, за­ня­тые нем­ца­ми...

(29)Нет, я, ка­жет­ся, не усну. (30)Осто­рож­но, чтоб не раз­бу­дить ребят, вы­хо­жу во двор, ак­ку­рат­но при­тво­рив дверь. (31)Как тихо! (32)Слов­но и нет войны на земле. (33)Впе­ре­ди луна са­дит­ся за гли­ня­ную трубу, толь­ко кра­е­шек её све­тит­ся над кры­шей. (34)И что-то такое древ­нее, бес­ко­неч­ное в этом, ко­то­рое было до нас и после нас будет.

(35)Я сижу на камне и вспо­ми­наю, как в школе сорок пять минут урока были длин­нее двух веков. (36)Го­су­дар­ства воз­ни­ка­ли и ру­ши­лись, и нам ка­за­лось, что время до нас бе­жа­ло с уди­ви­тель­ной быст­ро­той и те­перь толь­ко пошло своим нор­маль­ным ходом. (37)Впе­ре­ди у каж­до­го из нас была целая че­ло­ве­че­ская жизнь, из ко­то­рой мы про­жи­ли по че­тыр­на­дцать, пят­на­дцать лет.

(38)Я воюю уже тре­тий год. (39)Не­ужто и пре­жде годы были такие длин­ные?.. (40)Воз­вра­ща­юсь в дом, укры­ва­юсь с го­ло­вой и, по­дро­жав под ши­не­лью, за­сы­паю.

* Ба­кла­нов Гри­го­рий Яко­вле­вич (1923—2009) — пи­са­тель-фрон­то­вик. Среди самых из­вест­ных про­из­ве­де­ний ав­то­ра — по­весть «На­ве­ки — де­вят­на­дца­ти­лет­ние», по­свящённая судь­бам мо­ло­дых пар­ней — вче­раш­них школь­ни­ков, по­пав­ших на фронт.

(1)Я даже не помню, как на­зы­ва­лась та книга. (2)Помню толь­ко, что на ко­рич­не­вой об­лож­ке длин­ным зиг­за­гом алел вым­пел ка­ко­го-то па­рус­ни­ка. (3)Я не осо­бен­но любил чи­тать, но с удо­воль­стви­ем давал книги из нашей до­маш­ней биб­лио­те­ки своим од­но­класс­ни­кам. (4)Петь­ка Со­лод­ков вы­та­щил её из порт­фе­ля и по­ло­жил на стол. (5)Мы сто­я­ли у окна и смот­ре­ли на хму­рое ок­тябрь­ское небо, с ко­то­ро­го, слов­но пух, падал ред­кий снег.

– (6)Санёк, спа­си­бо за книгу! (7)Я всю ночь се­год­ня читал: не мог ото­рвать­ся! — вос­хищённо улы­ба­ясь, про­изнёс Петь­ка и пожал мне руку.

(8)В это время в класс вошёл Коль­ка Ба­буш­кин — мой сосед по парте. (9)Но­са­тый, дол­го­вя­зый, не­склад­ный... (10)У него не было отца. (11)Его и ма­лень­кую сестрёнку вос­пи­ты­ва­ла мать, ис­те­рич­ная, крик­ли­вая жен­щи­на, ко­то­рая то и дело при­хо­ди­ла в школу, чтобы разо­брать­ся с обид­чи­ка­ми её детей. (12)Но такое за­ступ­ни­че­ство, ко­неч­но, толь­ко уси­ли­ва­ло наше пре­зри­тель­но-вы­со­ко­мер­ное от­но­ше­ние к её жал­ко­му от­прыс­ку.

(13)Уви­дев Ба­буш­ки­на, все су­ро­во умолк­ли, и, когда он кив­ком го­ло­вы, улы­ба­ясь, по­здо­ро­вал­ся с нами, никто даже не взгля­нул на него. (14)Он по­ста­вил изжёван­ный дер­ма­ти­но­вый порт­фель на стол и вдруг уви­дел книгу. (15)Она ле­жа­ла на его по­ло­ви­не парты. (16)Ба­буш­кин замер и бла­го­го­вей­но, слов­но свя­ты­ню, взял её в руки, про­ли­стал стра­ни­цы, и стран­ная вос­тор­жен­ная улыб­ка по­яви­лась на его лице. (17)Он по­смот­рел на нас и вдруг ска­зал:

– (18)Спа­си­бо за по­да­рок!

– (19)По­ло­жи книгу на место и не тро­гай чу­жо­го! — выйдя из оце­пе­не­ния, про­ры­чал я.

(20)Коль­ка ис­пу­ган­но дрог­нул и вы­ро­нил книгу. (21)Все за­сме­я­лись. (22)А он, го­то­вый от стыда про­ва­лить­ся сквозь землю, густо по­крас­нел, то­роп­ли­во под­нял её и, по­гла­див об­лож­ку, ото­дви­нул от себя, слов­но из­ви­ня­ясь за то, что по­смел к ней при­кос­нуть­ся.

– (23)Про­сто у меня се­год­ня день рож­де­ния, и я по­ду­мал, что...

(24)Трид­цать лет про­шло с тех пор, но я до сих пор помню тот слу­чай с кни­гой, когда я не­ча­ян­но раз­ру­шил огром­ный дом че­ло­ве­че­ской веры, когда я сде­лал боль­но дру­го­му и не нашёл в себе му­же­ства ис­пра­вить ошиб­ку. (25)И наша жизнь пошла по дру­гой до­ро­ге, где всем боль­но и оди­но­ко, где нет тех, кто может под­нять упав­ших.

(26)А эта книга... (27)Коль­ка, да я отдал бы тебе всю биб­лио­те­ку! (28)Да мы бы всё тебе от­да­ли... (29)Но толь­ко ты сго­рел в танке под Кан­да­га­ром, когда я учил­ся на вто­ром курсе уни­вер­си­те­та. (30)Боль стала моей не­раз­луч­ной спут­ни­цей, она смот­рит на меня гла­за­ми дол­го­вя­зо­го вось­ми­класс­ни­ка и тер­пе­ли­во на­по­ми­на­ет: че­ло­ве­че­ская жизнь ко­рот­ка, по­это­му ни­ко­гда не жалей того, что мо­жешь дать, ни­ко­гда не от­ни­май того, что у тебя про­сят.

* В. Дро­га­нов — со­вре­мен­ный рос­сий­ский пи­са­тель.

(1)Солн­це са­ди­лось. (2)Во­круг пахло ве­чер­ней про­хла­дой. (3)Птицы за­мол­ча­ли, усту­пив место на­ше­му герою. (4)Он вска­раб­кал­ся на остат­ки трух­ля­во­го пень­ка, чтобы быть по­вы­ше, и запел. (5)Это был свет­ля­чок — ма­лень­кая бу­ка­шеч­ка, и пел он свою не­за­тей­ли­вую пе­сен­ку о том, что видел: пре­крас­ную кар­ти­ну за­ка­та, кра­си­вое небо, зелёное море травы, се­реб­ря­ные слёзы росы и лю­бовь. (6)Он пел о любви к жизни. (7)Он во всём видел лю­бовь. (8)И хоть его во­каль­ные дан­ные были не­бо­га­ты­ми, он думал, что поёт пре­крас­но, ведь у него было так много слу­ша­те­лей, они им вос­хи­ща­лись, каж­дый хотел быть его дру­гом. (9)Но глу­пый свет­ля­чок не по­ни­мал, что это всё лишь по­то­му, что он об­ла­дал очень не­обыч­ным свой­ством: в от­ли­чие от пан­ци­рей всех осталь­ных свет­ляч­ков, его пан­цирь не про­сто горел зелёным огонь­ком, а пе­ре­ли­вал­ся всеми цве­та­ми ра­ду­ги, как гранёный брил­ли­ант. (10)А стоит толь­ко од­но­му ска­зать, что он зна­ком с чу­дес­ным свет­ляч­ком, ко­то­рый бле­стит, как брил­ли­ант, то дру­гой, ко­неч­но, решит во что бы то ни стало стать его дру­гом, за ним тре­тий, четвёртый и так далее, а зачем — никто не знает, про­сто так по­ве­лось.

(11)Од­на­ж­ды свет­ля­чок за­ме­тил, что его слу­ша­ет бе­ло­ку­рый маль­чик, ко­то­рый сидит рядом в траве, по­вер­нув го­ло­ву к за­хо­дя­ще­му солн­цу.

(12)Свет­ля­чок до утра пел маль­чи­ку, опи­сы­вая то, что видит, и при­ду­мы­вая всё новые и новые срав­не­ния, а на рас­све­те убе­жал к своим дру­зьям. (13)Но, про­па­дая среди лести и вос­хи­ще­ния, он всё же ино­гда при­бе­гал на по­лян­ку, где в любое время ждал его маль­чик.

(14)Время шло, без­жа­лост­но по­жи­рая ми­ну­ты, часы, дни, годы, свет­ля­чок по­ста­рел, по­туск­нел, дру­зей боль­ше у него не было, в гости его не при­гла­ша­ли, им не вос­хи­ща­лись. (15)Всё было кон­че­но, и свет­ля­чок в от­ча­я­нии побрёл на ту же по­лян­ку, где ждал его маль­чик, подошёл к нему и тя­же­ло вздох­нул. (16)Маль­чик это услы­шал и, не по­во­ра­чи­вая го­ло­вы, спро­сил:

– (17)Что слу­чи­лось? (18)Тебя так долго не было, и я по тебе со­ску­чил­ся.

– (19)А разве ты не ви­дишь?

– (20)Нет, — от­ве­тил маль­чик.

– (21)Ну и ладно, — ска­зал свет­ля­чок.

– (22)Рас­ска­жи мне, что ты ви­дишь, — по­про­сил маль­чик.

– (23)Что? — уди­вил­ся свет­ля­чок.

– (24)Спой свою пе­сен­ку. (25)Мне так нра­вит­ся слу­шать, как ты кра­си­во опи­сы­ва­ешь при­ро­ду, небо, солн­це, траву… (26)Вот бы хоть раз взгля­нуть на это.

(27)И тут толь­ко свет­ля­чок понял, что маль­чик сле­пой и ему всё равно, бле­стит у свет­ляч­ка пан­цирь или нет. (28)Он ему нужен даже без блес­ка. (29)Он ему нужен!

– (30)Давай я тебе се­год­ня рас­ска­жу про друж­бу.

– (31)А что это такое? (32)Ты рань­ше не пел мне об этом.

– (33)Рань­ше я про­сто не знал, что это такое, а те­перь знаю.

* Прит­ча — это не­боль­шой по­учи­тель­ный рас­сказ.

(1)И вот по­явил­ся в моей жизни Пав­лик. (2)У дво­ро­вых и у школь­ных ребят на­все­гда за­се­ло в па­мя­ти, что в нашей паре я был ве­ду­щим, а Пав­лик — ве­до­мым. (3)Это оста­лось с той поры, когда я «вво­дил Пав­ли­ка в свет» — спер­ва во дворе, потом в школе, где он ока­зал­ся на по­ло­же­нии чу­жа­ка.

(4)На самом деле ду­шев­ное пре­вос­ход­ство было на сто­ро­не Пав­ли­ка. (5)Моё дол­гое при­я­тель­ство с Митей не могло прой­ти бес­след­но: я при­вык к из­вест­но­му мо­раль­но­му со­гла­ша­тель­ству, а про­ще­ние пре­да­тель­ства не­мно­гим от­ли­ча­ет­ся от са­мо­го пре­да­тель­ства. (6)Пав­лик не при­зна­вал сде­лок с со­ве­стью, тут он ста­но­вил­ся бес­по­ща­ден. (7)Нам было лет по че­тыр­на­дцать, когда я на своей шкуре ис­пы­тал, на­сколь­ко не­при­ми­ри­мым может быть мяг­кий, по­кла­ди­стый Пав­лик.

(8)Я не­пло­хо знал не­мец­кий, до­маш­них за­да­ний ни­ко­гда по этому пред­ме­ту не го­то­вил, но од­на­ж­ды на­стал и мой черёд, когда Елена Фран­цев­на ни с того ни с сего вы­зва­ла меня к доске, будто са­мо­го ря­до­во­го уче­ни­ка, и ве­ле­ла чи­тать сти­хо­тво­ре­ние.

– (9)Какое сти­хо­тво­ре­ние? (10)Меня же не было в школе, я болел.

(11)Она стала ли­стать класс­ный жур­нал.

– (12)Со­вер­шен­но верно, ты от­сут­ство­вал, а спро­сить у то­ва­ри­щей, что за­да­но, не до­га­дал­ся?

(13)И я нашёл выход. (14)О до­маш­них за­да­ни­ях я спра­ши­вал у Пав­ли­ка, а он, на­вер­ное, забыл. (15)Я так и ска­зал Елене Фран­цев­не с лёгкой усмеш­кой, при­зы­вая и её от­не­стись к слу­чив­ше­му­ся юмо­ри­сти­че­ски.

– (16)Встань! — при­ка­за­ла Пав­ли­ку немка. — (17)Это прав­да?

(18)Он молча на­кло­нил го­ло­ву, и я тут же понял, что это не­прав­да. (19)Как раз о не­мец­ком я его и не спра­ши­вал.

(20)Елена Фран­цев­на, забыв обо мне, пе­ре­нес­ла свой гнев на Пав­ли­ка, а он слу­шал её, по обык­но­ве­нию, молча, не оправ­ды­ва­ясь и не огры­за­ясь.

(21)Когда, до­воль­ный и счаст­ли­вый, я вер­нул­ся на своё место, Пав­ли­ка не ока­за­лось рядом. (22)Я огля­нул­ся: он сидел через про­ход по­за­ди меня, и у него были хо­лод­ные, пу­стые глаза.

– (23)Ты чего это? (24)Не стоит из-за этого дуть­ся, ну по­кри­чит и за­бу­дет.

(25)Он мол­чал и гля­дел мимо меня. (26)Какое ему дело до Елены Фран­цев­ны, он и ду­мать о ней забыл. (27)Его пре­дал друг. (28)Спо­кой­но, обы­ден­но и пуб­лич­но, средь бела дня, ради гро­шо­вой вы­го­ды пре­дал че­ло­век, за ко­то­ро­го он, не раз­ду­мы­вая, пошёл бы в огонь и в воду.

(29)Почти год дер­жал он меня в от­чуж­де­нии. (30)Все мои по­пыт­ки по­ми­рить­ся так, «между про­чим», успе­ха не имели. (31)Ни­че­го не по­лу­ча­лось — Пав­лик не хотел этого. (32)Не толь­ко по­то­му, что пре­зи­рал вся­кие об­ход­ные пути, мел­кие улов­ки и хит­ро­сти — при­бе­жи­ще сла­бых душ, но и по­то­му, что ему не нужен был тот че­ло­век, каким я вдруг рас­крыл­ся на уроке не­мец­ко­го.

* На­ги­бин Юрий Мар­ко­вич (1920—1994) — пи­са­тель-про­за­ик, жур­на­лист и сце­на­рист. Его про­из­ве­де­ния, по­свя­щен­ные темам войны и труда, вос­по­ми­на­ни­ям дет­ства, судь­бам со­вре­мен­ни­ков, пе­ре­ве­де­ны на мно­гие языки мира.

(1)На пер­вой пе­ре­ме­не Жека укла­ды­вал в порт­фель учеб­ни­ки. (2)Мчав­ша­я­ся между пар­та­ми Ли­са­пе­та Вто­рая за­де­ла порт­фель — он, пе­ре­вер­нув­шись, бряк­нул­ся об пол. (3)Из него по­ка­ти­лись ша­ри­ко­вые ручки, какие-то гвоз­ди­ки и шу­ру­пы, а ещё ве­е­ром раз­ле­те­лась пачка боль­ших цвет­ных порт­ре­тов.

(4)С не­ожи­дан­ной су­ет­ли­во­стью Жека мет­нул­ся их под­би­рать, от­тал­ки­вая лю­бо­пыт­ных. (5)Но кто-то успел под­нять не­сколь­ко глян­це­вых ли­стов. (6)И здесь на­ча­лось...

– (7)Ре­бя­та, он сдви­нул­ся по фазе! (8)Он ар­ти­сток со­би­ра­ет!

(9)Стис­нув до по­бе­ле­ния губы, зыр­кая ис­под­ло­бья, Жека пы­тал­ся от­нять порт­ре­ты, а их пе­ре­бра­сы­ва­ли с парты на парту, пе­ре­да­ва­ли по кругу — на­ча­лась дет­ская игра «А ну-ка, от­ни­ми!»...

(10)Вошла учи­тель­ни­ца — все ки­ну­лись по ме­стам, и на­чал­ся урок. (11)Ли­са­пе­та Вто­рая на­ца­ра­па­ла за­пи­соч­ку Вере, своей со­сед­ке по парте: «Жеку те­перь за­сме­ют!».

(12)Вера не­за­мет­но обер­ну­лась к Жеке. (13)Тот сидел сгор­бясь — локти в парту, ку­ла­ки под за­ка­ме­нев­шим под­бо­род­ком, — взгля­дом упи­рал­ся в одну точку — от всех от­го­ро­жен, за­мкнут, защёлкнут на замок. (14)Про­сто ди­карь, да и толь­ко.

(15)После урока Ли­са­пе­та под­ско­чи­ла к Вере:

– (16)Верка, я кое-что тебе рас­ска­жу, и ты про­сто умрёшь от удив­ле­ния! (17)Я ви­де­ла на поч­там­те, как Жека от­прав­лял тол­стые кон­вер­ты!

– (18)Кому от­прав­лял?

(19)Ли­са­пе­та, ко­неч­но, была не­пло­хая дев­чон­ка, но, когда она по­яв­ля­лась, сразу хо­те­лось съёжить­ся — так она су­е­ти­лась и вра­ща­лась. (20)Ка­за­лось, будто Ли­са­пе­та на­хо­дит­ся в не­сколь­ких ме­стах сразу.

– (21)Пом­нишь, в нашем клас­се учи­лась Лиза Ра­ки­ти­на, ко­то­рая на север уеха­ла? (22)Вот этой Лизке он и от­прав­лял пись­ма!

– (23)Не врёшь?

– (24)Верка, я сво­и­ми гла­за­ми ви­де­ла: город Но­рильск, улица, дом, и вот та­ки­ми бук­ва­ми — Е. Ра­ки­ти­ной!.. (25)Я спе­ци­аль­но по­до­шла по­бли­же, чтобы адрес про­чи­тать! (26)Она уеха­ла, а он, пред­ставь, стра­да­ет! (27)Вот зав­тра в клас­се посмеёмся!

– (28)Тебе его не жалко?

– (29)Хоть одну-то из­ви­ли­ну надо иметь! (30)Кому нужны эти ду­рац­кие тайны? — фырк­ну­ла Ли­са­пе­та. — (31)И эта Лизка Ра­ки­ти­на тоже хо­ро­ша! (32)Помню, как она со­би­ра­ла этих актёров, чьи фо­то­гра­фии из жур­наль­чи­ков вы­стри­га­ла! (33)Ме­щан­ка!

– (34)Она со­всем не ме­щан­ка. (35)Про­сто она плохо видит. (36)Сидит в кино, а видит одни пятна, и ей хо­те­лось за­пом­нить актёров... (37)Вот он и от­прав­ля­ет ей от­крыт­ки лю­би­мых актёров… (38)А Лизка Ра­ки­ти­на боль­ше не живёт в Но­риль­ске! (39)Опять пе­ре­еха­ла, а он, на­вер­ное, не знает.

(40)Ли­са­пе­та вдруг яв­ствен­но уви­де­ла, как тол­стые Же­ки­ны кон­вер­ты, об­кле­ен­ные мар­ка­ми, це­поч­кой дви­жут­ся на север, к го­ро­ду Но­риль­ску. (41)Летят, будто стая гусей. (42)Их сби­ва­ет вет­ром, и они те­ря­ют­ся где-то в сне­гах, про­па­да­ют бес­след­но. (43)И ей по­че­му-то стало очень жалко, что эти пись­ма не дой­дут до сво­е­го ад­ре­са­та…

* Шим Эду­ард Юрье­вич (1930—2006) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, дра­ма­тург. Автор не­сколь­ких сбор­ни­ков рас­ска­зов для детей и взрос­лых.

(1)Всё на­ча­лось на пе­ре­ме­не перед ше­стым уро­ком. (2)Лена Бол­ды­ре­ва, том­ная пыш­но­во­ло­сая кра­са­ви­ца, за­ка­приз­ни­ча­ла:

– (3)Слу­шай­те, люди, меня уже до­ста­ла эта химия!

(4)Кто-то в тон ей про­изнёс с пла­чу­щей ин­то­на­ци­ей:

– (5)А кого она не до­ста­ла!

(6)Этих ре­плик хва­ти­ло для того, чтобы су­ма­тош­ная, ис­кря­ща­я­ся мысль о по­бе­ге с урока вспых­ну­ла мол­нией. (7)Наш класс счи­тал­ся об­раз­цо­вым, в нём учи­лись во­семь от­лич­ни­ков, и было нечто за­бав­но-пи­кант­ное в том, что имен­но мы, доб­ро­по­ря­доч­ные, при­мер­ные дети, стран­ной, не­обыч­ной вы­ход­кой по­ра­зим всех учи­те­лей, укра­сив туск­лую од­но­тон­ность школь­ных буд­ней яркой вспыш­кой сен­са­ции. (8)От вос­тор­га и от тре­во­ги ёкало серд­це, и, хотя никто не знал, во что вы­льет­ся наше при­клю­че­ние, об­рат­ной до­ро­ги уже не было.

– (9)Толь­ко, народ, чтобы всем кол­лек­ти­вом! — пре­ду­пре­дил нас Витёк Нос­ков.

(10)Так как у меня по химии за по­лу­го­дие вы­хо­ди­ла спор­ная четвёрка, мне, чест­но го­во­ря, сбе­гать с урока ре­зо­на не было, но воля кол­лек­ти­ва выше лич­ных ин­те­ре­сов. (11)Все дви­ну­лись к две­рям, в клас­се оста­вал­ся толь­ко Пет­ру­ха Ва­си­льев, ко­то­рый спо­кой­но, ни на кого не об­ра­щая вни­ма­ния, что-то писáл в тет­ра­ди.

– (12)Василёк, ты чего при­сох?! — крик­нул Нос­ков. — (13)Вре­ме­ни, по­ни­ма­ешь, в обрез: весь класс когти рвёт...

– (14)А я разве не пус­каю вас? — от­ве­тил Пет­ру­ха.

(15)Нос­ков злоб­но при­щу­рил­ся:

– (16)Пет­ру­ха, про­тив кол­лек­ти­ва идёшь!

– (17)Я что-то не так делаю? (18)Вам не надо — вы ух ό дите, мне надо — я оста­юсь.

– (19)Кон­чай, го­во­рю, писáть и давай со­би­рай­ся...

– (20)Он, не­бось, кля­у­зу на нас уже стро­чит! — сост­ри­ла Бол­ды­ре­ва.

– (21)Пет­ру­ха, трус, пре­да­тель!

(22)Пет­ру­ха бес­по­кой­но по­смот­рел на хмуро на­су­пив­ше­го­ся Нос­ко­ва, но ни­че­го не от­ве­тил.

– (23)Хо­чешь про­бить­ся в лю­бим­чи­ки за счёт осталь­ных? (24)Толь­ко знай: под­ха­ли­мов нигде не любят! (25)Так что ты взвесь, что тебе до­ро­же: оцен­ка за по­лу­го­дие или наше от­но­ше­ние! — гроз­но про­мол­вил Нос­ков. (26)Стало тихо, и в этой на­пряжённой ти­ши­не отчётливо про­зву­чал голос Ва­си­лье­ва:

– (27)Я ни­ку­да не пойду!

– (28)Ну смот­ри! — ска­зал Нос­ков и с не­при­ми­ри­мой зло­стью по­смот­рел на от­ступ­ни­ка.

(29)Но вне­зап­но от нас от­де­лил­ся Игорь Ели­се­ев. (30)Он сел на своё место, рядом с Пет­ру­хой, и стал до­ста­вать из порт­фе­ля учеб­ни­ки.

– (31)А ты чего, Гарри? — не­до­умен­но спро­сил Нос­ков.

– (32)Я тоже оста­юсь...

– (33)Друга, что ли, спа­са­ешь? — Нос­ков хмык­нул.

– (34)Да, спа­саю. (35)У его ма­те­ри ин­фаркт был, начнётся ка­ни­тель с нашим по­бе­гом — её в школу нач­нут дёргать... (36)Бог знает, чем это кон­чит­ся! — от­ве­тил Ели­се­ев.

– (37)Хоть бы хи­мич­ка тебя спро­си­ла и за­ка­ти­ла пару! — про­ры­чал взбешённый Нос­ков и плюх­нул­ся на свой стул. (38)Все осталь­ные, разо­ча­ро­ван­но охая, вер­ну­лись на свои места.

(39)Ва­си­льев и Ели­се­ев си­де­ли пе­ре­до мной, и я видел, как Пет­ру­ха по­смот­рел на Игоря, ли­став­ше­го учеб­ник, за­дер­жал на нём бла­го­дар­ный взгляд и ле­гонь­ко тро­нул его за ло­коть, а тот обод­ря­ю­ще кив­нул ему в ответ. (40)На­сто­я­щий друг!

* Н. Та­та­рин­цев (род. в 1947 г.) — со­вре­мен­ный рос­сий­ский пи­са­тель-пуб­ли­цист.

(1)Вес­ной 1942 года по ле­нин­град­ским ули­цам мед­лен­но шли две де­воч­ки — Нюра и Рая Ива­но­вы. (2)Впер­вые после дол­гой бло­кад­ной зимы oни от­пра­ви­лись пеш­ком с Пет­ро­град­ской сто­ро­ны на Нев­ский про­спект, ко Двор­цу пи­о­не­ров. (3)Они об­хо­ди­ли перевёрну­тые трам­ваи, пря­та­лись от взры­вов в под­во­рот­нях, про­би­ра­лись по гру­дам раз­ва­лин на тро­туа­рах. (4)3имой де­воч­ки по­хо­ро­ни­ли мать, умер­шую от го­ло­да, и оста­лись одни в за­копчённой квар­ти­ре с об­ле­де­нев­ши­ми сте­на­ми. (5)Чтобы со­греть­ся, сжи­га­ли ме­бель, одеж­ду, книги. (6)Осла­бев­шую Нюру, до войны со­лист­ку зна­ме­ни­то­го ан­сам­бля, ко­то­рым ру­ко­во­дил Исаак Оси­по­вич Ду­на­ев­ский, на сан­ках от­вез­ли в дет­ский дом де­вуш­ки — бойцы от­ря­да про­ти­во­воз­душ­ной обо­ро­ны. (7)Рая Ива­но­ва по­сту­пи­ла в ре­мес­лен­ное учи­ли­ще. (8)На ис­хо­де пер­вой бло­кад­ной зимы их разыс­ка­ла ру­ко­во­ди­тель сту­дии Р.А. Вар­шав­ская. (9)Как и дру­гие ра­бот­ни­ки Двор­ца пи­о­не­ров, она, толь­ко не­дав­но вы­пи­сан­ная из гос­пи­та­ля, шла по со­хра­нив­шим­ся ад­ре­сам, чтобы найти своих пи­том­цев. (10)До войны Анич­ков дво­рец был ска­зоч­ным дет­ским цар­ством, и вот те­перь он снова го­то­вил­ся встре­чать детей.

(11)Из уст в уста пе­ре­да­ва­лась ка­зав­ша­я­ся не­ве­ро­ят­ной весть: «Дво­рец пи­о­не­ров ждёт нас!» (12)Об этой но­во­сти нель­зя было узнать ни из газет, ни из со­об­ще­ний по радио. (13)Дво­рец пи­о­не­ров был по­ме­чен на гит­ле­ров­ских кар­тах как во­ен­ный объ­ект. (14)Как были по­ме­че­ны и Эр­ми­таж, и Рус­ский музей.

(15)Из рай­о­на в район, из дома в дом пе­ре­да­ва­ли как па­роль: «Со­брать­ся в на­зна­чен­ный час...», и по ули­цам осаждённого го­ро­да дви­га­лись дети — так на­чал­ся по­двиг пе­да­го­гов и вос­пи­тан­ни­ков ле­нин­град­ско­го Двор­ца пи­о­не­ров.

(16)Дети, ко­неч­но, были глу­бо­ко по­тря­се­ны вой­ной. (17)Они ви­де­ли, как ру­шат­ся дома от взры­вов, как па­да­ют в го­лод­ном бес­па­мят­стве люди. (18)Вера Бо­ро­ду­ли­на по­те­ря­ла отца, Витя Пан­фи­лов пе­ре­жил смерть се­ме­рых род­ных... (19)В каж­дом доме было горе. (20)Впе­ре­ди было ещё почти два года бло­ка­ды...

(21)А в мае 1942 года во Двор­це пи­о­не­ров ра­бо­та­ли мно­го­чис­лен­ные круж­ки: тан­це­валь­ные, во­каль­ные, фор­те­пьян­ные, ру­ко­де­лия, ри­со­ва­ния, ху­до­же­ствен­но­го слова. (22)Ис­кус­ство по­мо­га­ло детям вы­жить, но они ещё не знали о его под­лин­ной силе.

(23)Летом 1942 года ребят впер­вые при­гла­си­ли на во­ен­ный крей­сер. (24)Они по­еха­ли на гру­зо­вой ма­ши­не, за­хва­тив му­зы­каль­ные ин­стру­мен­ты и тан­це­валь­ные ко­стю­мы. (25)На па­лу­бе ко­раб­ля играл ме­ло­дии Чай­ков­ско­го Витя Пан­фи­лов, тан­це­ва­ла Рая Ива­но­ва, чи­та­ла стихи Вера Бо­ро­ду­ли­на. (26)По щекам мо­ря­ков, не раз смот­рев­ших смер­ти в лицо, текли слёзы. (27)3нав­шие цену му­же­ству, мо­ря­ки ви­де­ли силу духа ле­нин­град­ских школь­ни­ков. (28)Крей­сер го­то­вил­ся идти в бой, из ко­то­ро­го вер­нут­ся не все, и в этих ре­бя­тах была сама оду­хо­творённая на­деж­да. (29)Про­ща­ясь с детьми, ко­ман­да по­стро­и­лась. (30)Ре­бя­та стали вру­чать по­дар­ки, ко­то­рые при­вез­ли с собой. (31)Взяв ма­тер­ча­тый кисет из рук де­воч­ки, стар­ши­на, на груди ко­то­ро­го было два бо­е­вых ор­де­на, ска­зал: «При­ни­маю тре­тью на­гра­ду Ро­ди­ны». (32)Мо­ря­ки знали цену му­же­ству.

* Л. Ов­чин­ни­ко­ва — со­вре­мен­ная рос­сий­ская пи­са­тель­ни­ца.

(1)У Юры Хло­по­то­ва была самая боль­шая и ин­те­рес­ная кол­лек­ция марок в клас­се. (2)Из-за этой кол­лек­ции и от­пра­вил­ся Ва­лер­ка Сне­гирёв к сво­е­му од­но­класс­ни­ку в гости.

(3)Когда Юра начал вы­тас­ки­вать из мас­сив­но­го пись­мен­но­го стола огром­ные и по­че­му-то пыль­ные аль­бо­мы, прямо над го­ло­ва­ми маль­чи­шек раз­дал­ся про­тяж­ный и жа­лоб­ный вой...

– (4)Не об­ра­щай вни­ма­ния! — мах­нул рукой Юрка, со­сре­до­то­чен­но во­ро­чая аль­бо­мы. — (5)Со­ба­ка у со­се­да!

– (6)По­че­му же она воет?

– (7)От­ку­да я знаю. (8)Она каж­дый день воет. (9)До пяти часов. (10)В пять пе­ре­стаёт. (11)Мой папа го­во­рит: если не уме­ешь уха­жи­вать, не за­во­ди собак...

(12)Взгля­нув на часы и мах­нув рукой Юре, Ва­лер­ка в при­хо­жей то­роп­ли­во на­мо­тал шарф, надел паль­то. (13)Вы­бе­жав на улицу, перевёл дух и нашёл на фа­са­де дома Юр­ки­ны окна. (14)Три окна на девятом этаже над квартирой Хлопотовых были неуютно темны.

(15)Ва­лер­ка, при­сло­нив­шись пле­чом к хо­лод­но­му бе­то­ну фо­нар­но­го стол­ба, решил ждать, сколь­ко по­на­до­бит­ся. (16)И вот край­нее из окон туск­ло за­све­ти­лось: вклю­чи­ли свет, ви­ди­мо, в при­хо­жей...

(17)Дверь от­кры­лась сразу, но Ва­лер­ка даже не успел уви­деть, кто стоял на по­ро­ге, по­то­му что от­ку­да-то вдруг вы­ско­чил ма­лень­кий ко­рич­не­вый клу­бок и, ра­дост­но визжа, бро­сил­ся Ва­лер­ке под ноги.

(18)Ва­лер­ка по­чув­ство­вал на своём лице влаж­ные при­кос­но­ве­ния тёплого со­ба­чье­го языка: со­всем кро­шеч­ная со­ба­ка, а пры­га­ла так вы­со­ко! (19)Он про­тя­нул руки, под­хва­тил со­ба­ку, и она уткну­лась ему в шею, часто и пре­дан­но дыша.

– (20)Чу­де­са! — раз­дал­ся гу­стой, сразу за­пол­нив­ший всё про­стран­ство лест­нич­ной клет­ки голос. (21)Голос при­над­ле­жал щуп­ло­му не­вы­со­ко­му че­ло­ве­ку.

– (22)Ты ко мне? (23)Стран­ное, по­ни­ма­ешь, дело... (24)Янка с чу­жи­ми... не осо­бен­но лю­без­на. (25)А к тебе — вон как! (26)За­хо­ди.

– (27)Я на ми­нут­ку, по делу.

(28)Че­ло­век сразу стал серьёзным.

– (29)По делу? (30)Слу­шаю.

– (31)Со­ба­ка ваша... Яна... (32)Воет це­лы­ми днями.

(33)Че­ло­век по­груст­нел.

– (34)Так... (35)Ме­ша­ет, зна­чит. (36)Тебя ро­ди­те­ли при­сла­ли?

– (37)Я про­сто хотел узнать, по­че­му она воет. (38)Ей плохо, да?

– (39)Ты прав, ей плохо. (40)Янка при­вык­ла днём гу­лять, а я на ра­бо­те. (41)Вот при­е­дет моя жена, и всё будет в по­ряд­ке. (42)Но со­ба­ке ведь не объ­яс­нишь!

– (43)Я при­хо­жу из школы в два часа... (44)Я бы мог гу­лять с ней после школы!

(45)Хо­зя­ин квар­ти­ры стран­но по­смот­рел на не­про­ше­но­го гостя, затем вдруг подошёл к пыль­ной полке, про­тя­нул руку и до­стал ключ.

– (46)Держи.

(47)При­шло время удив­лять­ся Ва­лер­ке.

– (48)Вы что же, лю­бо­му не­зна­ко­мо­му че­ло­ве­ку ключ от квар­ти­ры до­ве­ря­е­те?

– (49)Ох, из­ви­ни, по­жа­луй­ста, — муж­чи­на про­тя­нул руку. — (50)Давай зна­ко­мить­ся! (51)Мол­ча­нов Ва­ле­рий Алек­се­е­вич, ин­же­нер.

– (52)Сне­гирёв Ва­ле­рий, уче­ник 6-го «Б», — с до­сто­ин­ством от­ве­тил маль­чиш­ка.

– (53)Очень при­ят­но! (54)Те­перь по­ря­док?

(55)Со­ба­ке Яне не хо­те­лось спус­кать­ся на пол, а потом она бе­жа­ла за Ва­лер­кой до самой двери.

– (56)Со­ба­ки не оши­ба­ют­ся, не оши­ба­ют­ся... — бур­чал себе под нос ин­же­нер Мол­ча­нов.

* Же­лез­ни­ков Вла­ди­мир Кар­по­вич (род. в 1925 г.) — со­вре­мен­ный дет­ский пи­са­тель, ки­но­дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, по­свящённые про­бле­мам взрос­ле­ния, стали клас­си­кой оте­че­ствен­ной дет­ской ли­те­ра­ту­ры и пе­ре­ве­де­ны на мно­гие языки мира.

(1)Как-то в на­ча­ле июня зашёл к По­ли­кар­пов­не че­ло­век и по­про­сил сдать ком­на­ту на лето. (2)Он, не тор­гу­ясь, за­пла­тил трид­цать руб­лей.

(3)Звали его Три­фо­ном Пет­ро­ви­чем. (4)Он был какой-то уют­ный, весёлый и про­стой че­ло­век, и хо­зяй­ка с пер­во­го же дня при­вык­ла к нему, как к сво­е­му.

(5)Один раз, по­хо­див около бре­вен­ча­то­го до­ми­ка, Три­фон Пет­ро­вич ска­зал, по­ти­рая руки:

– (6)Дай-ка я по­прав­лю тебе, ба­буш­ка, крыль­цо.

– (7)Спа­си­бо, ро­ди­мый, — ска­за­ла По­ли­кар­пов­на, — толь­ко чуднό мне что-то: пришёл, снял ком­на­ту, даже не по­тор­го­вал­ся, а те­перь ты крыль­цом моим за­ни­ма­ешь­ся, будто и не чужие мы люди.

– (8)А что ж, По­ли­кар­пов­на, не­ужто всё толь­ко на день­ги счи­тать? (9)Я вот тебе по­прав­лю, а ты потом вспом­нишь обо мне доб­рым сло­вом, вот мы, как го­во­рит­ся, и квиты, — ска­зал он и за­сме­ял­ся.

– (10)Те­перь, милый, такой народ пошёл, что за­да­ром никто рукой не по­ше­ве­лит. (11)О душе те­перь не ду­ма­ют, толь­ко для брюха и живут. (12)Да смот­рят, как бы что друг у друж­ки из рук вы­рвать, как бы вы­го­ду свою не упу­стить.

– (13)Ну, нам с тобой де­лить не­че­го, — от­ве­чал Три­фон Пет­ро­вич, улы­ба­ясь.

– (14)Прямо с тобой душа ото­шла, — го­во­ри­ла По­ли­кар­пов­на, — а то уж в людей вера про­па­дать стала.

– (15)Вера в че­ло­ве­ка — это самая боль­шая вещь, — от­зы­вал­ся Три­фон Пет­ро­вич. — (16)Когда эта вера про­падёт, тогда жить нель­зя.

(17)Один раз вер­нул­ся Три­фон Пет­ро­вич из го­ро­да весёлый и ска­зал:

– (18)Я там в го­ро­де всем по­рас­ска­зал, как тут у вас хо­ро­шо: те­перь хо­зяй­ки не ото­бьют­ся от по­сто­яль­цев, у меня рука лёгкая.

(19)На­чи­ная с вос­кре­се­нья в де­рев­ню стали при­ез­жать всё новые и новые дач­ни­ки. (20)Хо­зя­ек охва­ти­ла ли­хо­рад­ка на­жи­вы, и цены под­ня­лись втрое, а так как народ всё ехал, то стали уж ха­пать без вся­кой со­ве­сти.

(21)Как-то зашла к По­ли­кар­пов­не со­сед­ка. (22)За раз­го­во­ром не­взна­чай по­ин­те­ре­со­ва­лась, за сколь­ко та сдаёт жильё, а услы­шав ответ, удивлённо рас­кры­ла глаза:

– (23)Да ты, бабка, спя­ти­ла со­всем! (24)У меня есть один, он у тебя с ру­ка­ми за сто оторвёт. (25)Те­перь по пол­то­рас­та берут, по две­сти!

– (26)Как по две­сти?.. — спро­си­ла едва слыш­ным го­ло­сом По­ли­кар­пов­на. (27)У неё по­че­му-то про­пал вдруг голос. — (28)Да ведь рань­ше все дёшево брали…

– (29)Мало что рань­ше! (30)Тогда на­ро­ду со­всем не было, а те­перь от него отбоя нет. (31)Вот что я тебе скажу: из-за чу­жо­го че­ло­ве­ка ты хо­ро­шую цену упус­ка­ешь, ежели ты его не вы­ста­вишь, потом ты горь­ко по­жа­ле­ешь! (32)Ну что, до­го­ва­ри­вать­ся с новым по­сто­яль­цем?

(33)Ста­руш­ка го­рест­но, оза­бо­чен­но смот­ре­ла в сто­ро­ну, при­щу­рив глаза, потом из­ме­нив­шим­ся го­ло­сом то­роп­ли­во про­го­во­ри­ла:

– (34)Ре­ше­но! (35)До­го­ва­ри­вай­ся…

* Ро­ма­нов Пан­те­лей­мон Сер­ге­е­вич (1884—1938) — рус­ский пи­са­тель. Прозе Ро­ма­но­ва свой­ствен­ны ли­ризм и юмор, ма­стер­ство диа­ло­га, ясный, ре­а­ли­сти­че­ский язык.

(1)В тот день на бе­ре­гу моря Зыбин всё-таки до­стал краба. (2)Краб был страш­но боль­шой и плос­кий, и, при­смот­рев­шись, на нём можно было раз­гля­деть бугры и ко­люч­ки, какие-то швы, зуб­ча­тые гре­беш­ки. (3)Если его за­су­шить, по­лу­чит­ся, на­вер­ное, пре­крас­ный су­ве­нир!

(4)Краб не­де­лю про­си­дел под кро­ва­тью. (5)Он сидел всё в одном и том же месте, около ножки кро­ва­ти, и, когда кто-ни­будь на­кло­нял­ся над ним, он с гроз­ным бес­си­ли­ем вы­став­лял вперёд за­зуб­рен­ную клеш­ню. (6)На тре­тий день около усов по­ка­за­лась пена, но, когда Зыбин к нему при­тро­нул­ся, краб пре­боль­но, до крови, за­клеш­нил ему палец. (7)Тогда Зыбин ногой за­дви­нул краба к самой стене — вот он там и сидел сна­ча­ла, а потом лежал. (8)На пятый день его глаза подёрну­лись белой плёнкой, но толь­ко Зыбин при­тро­нул­ся к нему, как он вы­бро­сил вперёд всё ту же страш­ную и бес­по­мощ­ную клеш­ню.

(9)На пан­ци­ре тоже по­яви­лось что-то вроде пле­се­ни.

(10)На седь­мой день Зыбин утром ска­зал Лине:

– (11)Всё, боль­ше я не могу — ве­че­ром я его вы­пу­щу.

(12)Она от­ве­ти­ла:

– (13)И я пойду с вами.

(14)Они до­го­во­ри­лись встре­тить­ся на на­бе­реж­ной.

(15)Когда стем­не­ло и она по­до­шла к морю, он уже сидел и ждал её. (16)Краб был в его шляпе. (17)3ыбин ска­зал:

– (18)Вот уж не думал ни­ко­гда, что во мне сидит такой скот! (19)Об­речь кого-то на мед­лен­ное и му­чи­тель­ное уми­ра­ние! (20)Ни­ко­гда бы не по­ве­рил, что спо­со­бен на такое! (21)Я думал: по­си­дит, заснёт, как рыба. (22)А боль я дол­жен был по­ни­мать… (23)Этим нель­зя пре­не­бре­гать...

– (24)Слу­шай, — пре­рва­ла его Лина, на­кло­ня­ясь над шля­пой. — (25)Ещё бы день, и он был бы готов.

(26)Он за­ка­тал до колен брюки и вошёл в воду.

– (27)Да, — ска­зал он. — (28)Ко­неч­но! (29)Но боль­ше я уже не могу. (30)У каж­до­го скот­ства есть какой-то есте­ствен­ный пре­дел. (31)А я перешёл его.

(32)Он на­кло­нил­ся над водой и опро­ки­нул шляпу. (33)Под све­том фо­на­ри­ка по бе­ло­му под­вод­но­му пе­соч­ку бе­га­ли свет­лые из­ви­ли­стые тени волн. (34)Краб упал на спину да так и остал­ся.

– (35)Мёртв, — ска­за­ла Лина, под­няв на Зы­би­на обес­ку­ра­жен­ный взгляд.

– (36)Да, — тя­же­ло со­гла­сил­ся он. — (37)Позд­но. (38)Ещё вчера... — (39)Смот­ри, смот­ри!

(40)Спер­ва за­ра­бо­та­ли ноги. (41)Краб пе­ре­вер­нул­ся, мед­лен­но, с тру­дом под­нял­ся. (42)Встал, от­ды­хая и от­хо­дя. (43)Он стоял, боль­шой, ко­ря­вый, стоял и на­би­рал­ся сил. (44)И как-то сразу же про­па­ли все белые пятна.

– (45)Будет жить, — ска­зал Зыбин твёрдо.

(46)Какая-то мел­кая рыбёшка при­плы­ла, сверк­ну­ла го­лу­бой ис­крой и сго­ре­ла в луче фо­на­ря, ис­чез­ла.

(47)Тогда краб дви­нул­ся. (48)Он пошёл не­ук­лю­же, кря­жи­сто, как танк. (49)Шёл и слег­ка ша­тал­ся. (50)Прошёл не­мно­го и оста­но­вил­ся.

– (51)Будет жить, — по­вто­рил Зыбин. — (52)Будет жить!

* Дом­бров­ский Юрий Оси­по­вич (1909 — 1978) — рус­ский про­за­ик, поэт, ли­те­ра­тур­ный кри­тик.

– (1)Няня, где Жучка? — спра­ши­ва­ет Тёма.

– (2)Жучку в ста­рый ко­ло­дец бро­сил какой-то ирод, — от­ве­ча­ет няня. — (3)Весь день, го­во­рят, виз­жа­ла, сер­деч­ная...

(4)Маль­чик с ужа­сом вслу­ши­ва­ет­ся в слова няни, и мысли роем тес­нят­ся в его го­ло­ве. (5)У него мель­ка­ет масса пла­нов, как спа­сти Жучку, он пе­ре­хо­дит от од­но­го не­ве­ро­ят­но­го про­ек­та к дру­го­му и не­за­мет­но для себя за­сы­па­ет. (6)Он про­сы­па­ет­ся от ка­ко­го-то толч­ка среди пре­рван­но­го сна, в ко­то­ром он всё вы­тас­ки­вал Жучку, но она сры­ва­лась и вновь па­да­ла на дно ко­лод­ца.

(7)Решив не­мед­лен­но идти спа­сать свою лю­би­ми­цу, Тёма на цы­поч­ках под­хо­дит к стек­лян­ной двери и тихо, чтобы не про­из­ве­сти шума, вы­хо­дит на тер­ра­су. (8)На дворе све­та­ет.

(9)Под­бе­жав к от­вер­стию ко­лод­ца, он впол­го­ло­са зовёт:

– (10)Жучка, Жучка!

(11)Жучка, узнав голос хо­зя­и­на, ра­дост­но и жа­лоб­но виз­жит.

– (12)Я сей­час тебя выз­во­лю, — кри­чит он, точно со­ба­ка по­ни­ма­ет его.

(13)Фо­нарь и два шеста с пе­ре­кла­ди­ной внизу, на ко­то­рой ле­жа­ла петля, на­ча­ли мед­лен­но спус­кать­ся в ко­ло­дец. (14)Но этот так хо­ро­шо об­ду­ман­ный план не­ожи­дан­но лоп­нул: как толь­ко при­спо­соб­ле­ние до­стиг­ло дна, со­ба­ка сде­ла­ла по­пыт­ку схва­тить­ся за него, но, по­те­ряв рав­но­ве­сие, сва­ли­лась в грязь.

(15)Мысль, что он ухуд­шил по­ло­же­ние дела, что Жучку можно было ещё спа­сти и те­перь он сам ви­но­ват в том, что она по­гиб­нет, за­став­ля­ет Тёму ре­шить­ся на вы­пол­не­ние вто­рой части сна — са­мо­му спу­стить­ся в ко­ло­дец.

(16)Он при­вя­зы­ва­ет верёвку к одной из стоек, под­дер­жи­ва­ю­щих пе­ре­кла­ди­ну, и лезет в ко­ло­дец. (17)Он сознаёт толь­ко одно: вре­ме­ни те­рять нель­зя ни се­кун­ды.

(18)На мгно­ве­нье в душу за­кра­ды­ва­ет­ся страх, как бы не за­дох­нуть­ся, но он вспо­ми­на­ет, что Жучка сидит там уже целые сутки. (19)Это успо­ка­и­ва­ет его, и он спус­ка­ет­ся даль­ше.

(20)Жучка, опять усев­ша­я­ся на преж­нее место, успо­ко­и­лась и весёлым по­пис­ки­ва­ни­ем вы­ра­жа­ет со­чув­ствие безум­но­му пред­при­я­тию. (21)Это спо­кой­ствие и твёрдая уве­рен­ность Жучки пе­ре­да­ют­ся маль­чи­ку, и он бла­го­по­луч­но до­сти­га­ет дна.

(22)Не теряя вре­ме­ни, Тёма об­вя­зы­ва­ет вож­жа­ми со­ба­ку, затем по­спеш­но ка­раб­ка­ет­ся на­верх. (23)Но под­ни­мать­ся труд­нее, чем спус­кать­ся! (24)Нужен воз­дух, нужны силы, а того и дру­го­го у Тёмы уже мало. (25)Страх охва­ты­ва­ет его, но он под­бад­ри­ва­ет себя дро­жа­щим от ужаса го­ло­сом:

– (26)Не надо бо­ять­ся, не надо бо­ять­ся! (27)Стыд­но бо­ять­ся! (28)Трусы толь­ко бо­ят­ся! (29)Кто де­ла­ет дур­ное — бо­ит­ся, а я дур­но­го не делаю, я Жучку вы­тас­ки­ваю, меня мама с папой за это по­хва­лят.

(30)Тёма улы­ба­ет­ся и снова спо­кой­но ждёт при­ли­ва сил. (31)Таким об­ра­зом, не­за­мет­но его го­ло­ва вы­со­вы­ва­ет­ся на­ко­нец над верх­ним сру­бом ко­лод­ца. (32)Сде­лав по­след­нее уси­лие, он вы­би­ра­ет­ся сам и вы­тас­ки­ва­ет Жучку. (33)Но те­перь, когда дело сде­ла­но, силы быст­ро остав­ля­ют его, и он па­да­ет в об­мо­рок.

* Гарин-Ми­хай­лов­ский Ни­ко­лай Ге­ор­ги­е­вич (1852—1906) — рус­ский пи­са­тель. Самым из­вест­ным его про­из­ве­де­ни­ем стала по­весть «Дет­ство Тёмы», с ко­то­рой он начал своё ли­те­ра­тур­ное твор­че­ство.

1)Од­на­ж­ды в на­ча­ле ок­тяб­ря, рано утром, уходя в гим­на­зию, я забыл ещё с ве­че­ра при­го­тов­лен­ный ма­те­рью кон­верт с день­га­ми. (2)Их нужно было вне­сти за обу­че­ние в пер­вом по­лу­го­дии.

(3)Когда на­ча­лась боль­шая пе­ре­ме­на, когда всех нас по слу­чаю хо­лод­ной, но сухой и сол­неч­ной по­го­ды вы­пус­ка­ли во двор и на ниж­ней пло­щад­ке лест­ни­цы я уви­дел мать, толь­ко тогда я вспом­нил про кон­верт и понял, что она, видно, не стер­пе­ла и при­нес­ла его сама.

(4)Мать, од­на­ко, сто­я­ла в сто­рон­ке в своей об­лы­сев­шей шубёнке, в смеш­ном ка­по­ре, под ко­то­рым ви­се­ли седые во­ло­си­ки, и с за­мет­ным вол­не­ни­ем, как-то ещё более уси­ли­вав­шим её жал­кую внеш­ность, бес­по­мощ­но вгля­ды­ва­лась в бе­гу­щую мимо ораву гим­на­зи­стов, ко­то­рые, сме­ясь, на неё огля­ды­ва­лись и что-то друг другу го­во­ри­ли.

(5)При­бли­зив­шись, я при­оста­но­вил­ся и хотел было не­за­мет­но про­ско­чить, но мать, за­ви­дев меня и сразу за­све­тясь лас­ко­вой улыб­кой, по­ма­ха­ла рукой, и я, хоть мне и было ужас­но стыд­но перед то­ва­ри­ща­ми, подошёл к ней.

– (6)Ва­дич­ка, маль­чик, — стар­че­ски глухо за­го­во­ри­ла она, про­тя­ги­вая мне остав­лен­ный дома кон­верт и жёлтень­кой руч­кой бо­яз­ли­во, слов­но она жглась, при­ка­са­ясь к пу­го­ви­це моей ши­не­ли, — ты забыл день­ги, а я думаю — ис­пу­га­ет­ся, так вот — при­нес­ла.

(7)Ска­зав это, она по­смот­ре­ла на меня, будто про­си­ла ми­ло­сты­ни, но, в яро­сти за при­чинённый мне позор, я не­на­ви­дя­щим шёпотом воз­ра­зил, что неж­но­сти те­ля­чьи эти нам не ко двору, что уж коли день­ги при­нес­ла, так пусть сама и пла­тит.

(8)Мать сто­я­ла тихо, слу­ша­ла молча, ви­но­ва­то и го­рест­но опу­стив ста­рые свои лас­ко­вые глаза. (9)Я сбе­жал по уже опу­стев­шей лест­ни­це и, от­кры­вая тугую, шумно со­су­щую воз­дух дверь, огля­нул­ся и по­смот­рел на мать. (10)Но сде­лал я это не по­то­му вовсе, что мне стало её сколь­ко-ни­будь жаль, а всего лишь из бо­яз­ни, что она в столь не­под­хо­дя­щем месте рас­пла­чет­ся.

(11)Мать всё так же сто­я­ла на пло­щад­ке и, пе­чаль­но скло­нив го­ло­ву, смот­ре­ла мне вслед. (12)3аме­тив, что я смот­рю на неё, она по­ма­ха­ла мне рукой с кон­вер­том так, как это де­ла­ют на вок­за­ле, и это дви­же­ние, такое мо­ло­дое и бод­рое, толь­ко ещё боль­ше по­ка­за­ло, какая она ста­рая, обо­рван­ная и жал­кая.

(13)На дворе ко мне по­до­шли не­сколь­ко то­ва­ри­щей и один спро­сил, что это за шут го­ро­хо­вый в юбке, с ко­то­рым я толь­ко что бе­се­до­вал. (14)Я, ве­се­ло сме­ясь, от­ве­тил, что это об­ни­щав­шая гу­вер­нант­ка и что при­ш­ла она ко мне с пись­мен­ны­ми ре­ко­мен­да­ци­я­ми.

(15)Когда же, упла­тив день­ги, мать вышла и, ни на кого не глядя, сгор­бив­шись, слов­но ста­ра­ясь стать ещё мень­ше, быст­ро по­сту­ки­вая стоп­тан­ны­ми, со­всем кри­вы­ми каб­луч­ка­ми, про­шла по ас­фаль­то­вой до­рож­ке к же­лез­ным во­ро­там, я по­чув­ство­вал, что у меня болит за неё серд­це.

(16)Боль эта, ко­то­рая столь го­ря­чо обо­жгла меня в пер­вое мгно­ве­ние, дли­лась, од­на­ко, весь­ма не­дол­го.

* Агеев Ми­ха­ил (Марк Ла­за­ре­вич Леви) (1898—1973) — рус­ский пи­са­тель.

(1)Илья и Саня вме­сте учи­лись с пер­во­го клас­са. (2)Миха попал к ним позже. (3)В той иерар­хии, ко­то­рая вы­стра­и­ва­ет­ся са­мо­про­из­воль­но в каж­дом кол­лек­ти­ве, все трое за­ни­ма­ли самые низ­кие по­зи­ции — бла­го­да­ря пол­ней­шей не­при­год­но­сти ни к драке, ни к же­сто­ко­сти. (4)Илья был длин­ным и тощим, его руки и ноги вечно тор­ча­ли из ко­рот­ких ру­ка­вов и шта­нин. (5)Все­гда оде­тый хуже дру­гих, тоже плохо оде­тых ребят, он по­сто­ян­но па­яс­ни­чал и на­смеш­ни­чал, делал пред­став­ле­ние из своей бед­но­сти, и это был вы­со­кий спо­соб её пре­одо­ле­ния.

(6)Са­ни­но по­ло­же­ние было хуже. (7)Всё вы­зы­ва­ло у од­но­класс­ни­ков за­висть и от­вра­ще­ние: кур­точ­ка на мол­нии, де­ви­чьи рес­ни­цы, раз­дра­жа­ю­щая ми­ло­вид­ность лица и по­лот­ня­ные сал­фет­ки, в ко­то­рые был завёрнут до­маш­ний бу­тер­брод. (8)К тому же он учил­ся иг­рать на пи­а­ни­но. (9)И не было ни­ка­ко­го уми­ле­ния, а толь­ко одни злые на­смеш­ки.

(10)Со­еди­нил Илью и Саню Миха, когда по­явил­ся в пятом клас­се, вы­звав общий вос­торг: он был иде­аль­ной ми­ше­нью для вся­ко­го не­ле­ни­во­го — клас­си­че­ским рыжим. (11)Стри­же­ная го­ло­ва, от­ли­ва­ю­щий крас­ным зо­ло­том кри­вой чуб­чик, даже глаза с оран­же­вым пе­ре­ли­вом. (12)К тому же — оч­ка­рик.

(13)Пер­вый раз Миху по­ко­ло­ти­ли уже пер­во­го сен­тяб­ря — не­силь­но и на­зи­да­тель­но — на боль­шой пе­ре­ме­не. (14)И даже не сами за­во­ди­лы, Му­ры­гин и Мутю­кин — те не сни­зо­шли, — а их под­пе­ва­лы и под­вы­ва­лы. (15)Миха сто­и­че­ски при­нял свою дозу, от­крыл порт­фель, до­стал пла­ток, чтобы сте­реть кровь, и тут из порт­фе­ля вы­су­нул­ся котёнок. (16)Котёнка ото­бра­ли и стали пе­ре­ки­ды­вать из рук в руки. (17)По­явив­ший­ся в этот мо­мент Илья — самый вы­со­кий в клас­се! — пой­мал котёнка над го­ло­ва­ми во­лей­бо­ли­стов, и про­зве­нев­ший зво­нок пре­рвал это ин­те­рес­ное за­ня­тие.

(18)Входя в класс, Илья сунул котёнка под­вер­нув­ше­му­ся Сане, и тот спря­тал его в свой порт­фель.

(19)На по­след­ней пе­ре­ме­не глав­ные враги рода че­ло­ве­че­ско­го, Му­ры­гин и Мутю­кин, котёнка не­мно­го по­ис­ка­ли, но вско­ре за­бы­ли. (20)После четвёртого урока всех от­пу­сти­ли, и маль­чиш­ки с гиком и воем рва­ну­лись вон из школы, оста­вив этих троих без вни­ма­ния в пу­стом клас­се, устав­лен­ном пёстры­ми аст­ра­ми.

(21)Миха по­дроб­но рас­ска­зал, как утром, по до­ро­ге в школу, вы­та­щил бе­до­ла­гу-котёнка почти из самой пасти со­ба­ки, со­би­рав­шей­ся его за­грызть. (22)Но от­не­сти его домой, од­на­ко, он не мог, по­то­му что тётя, у ко­то­рой он жил с про­шло­го по­не­дель­ни­ка, ещё не­из­вест­но как бы к этому от­нес­лась.

(23)Они вышли из школы втроём. (24)Маль­чиш­ки брели и бол­та­ли, бол­та­ли и брели, а потом оста­но­ви­лись возле Яузы, за­мол­ча­ли. (25)По­чув­ство­ва­ли од­но­вре­мен­но — как хо­ро­шо: до­ве­рие, дру­же­ство, рав­но­пра­вие. (26)И мысли нет, кто глав­ней, на­про­тив, все друг другу в равной степени ин­те­рес­ны. (27)Что-то важ­ное про­изо­шло: такая сцеп­ка между лю­дь­ми воз­мож­на толь­ко в юном воз­расте. (28)Крю­чок впи­ва­ет­ся в самое серд­це, и нить, свя­зы­ва­ю­щая людей дет­ской друж­бой, не пре­ры­ва­ет­ся всю жизнь.

* Улиц­кая Люд­ми­ла Ев­ге­ньев­на (род. в 1943 г.) — со­вре­мен­ная рос­сий­ская пи­са­тель­ни­ца, про­из­ве­де­ния ко­то­рой пе­ре­ве­де­ны на 25 язы­ков.

(1)Отца своего, который погиб на фронте, Авалбёк не помнил. (2)Первый раз он увидел его в кино, когда мальчику было лет пять.

(3)Фильм был про войну, Авалбёк сидел с матерью и чувствовал, как она вздрагивала, когда на экране стреляли. (4)Ему было не очень страшно,

а иногда даже, наоборот, весело, когда падали фашисты. (5)А когда падали наши, ему казалось, что они потом встанут.

(6)Вот на экране появились артиллеристы. (7)Их было семь человек. (8)Один из них был смуглым, черноволосым, небольшого роста.

(9)И вдруг мать тихо сказала:

– Смотри, это твой отец...

(10)Почему она так сказала? (11)Зачем? (12)Может быть, случайно или потому, что вспомнила мужа. (13)И действительно, солдат на экране был очень похож на отца на той старой военной фотографии, которая висела у них дома.

(14)И мальчик поверил. (15)Он уже думал о солдате как о своём отце, и в его детской душе родилось новое для него чувство сыновней любви и нежности. (16)Как он гордился своим отцом! (17)И война с этой минуты уже не казалась мальчику забавной, ничего весёлого не было в том, как падали люди. (18)Война стала серьёзной и страшной, и он впервые испытал чувство страха за близкого человека, за того человека, которого ему всегда не хватало.

(19)А на экране шла война. (20)Появились немецкие танки. (21)Мальчик испугался. (22)«Папа, танки идут, танки!» — кричал он отцу. (23)Танков было много, они двигались вперёд и стреляли из пушек. (24)Вот упал один артиллерист, потом другой, третий... (25)И вот остался только отец, он медленно шёл навстречу танку с гранатой в руках.

– (26)Стой, не пройдёшь! — крикнул отец и бросил гранату.

(27)В этот момент в него начали стрелять, и отец упал.

– (28)Это мой отец! (29)Вы видели? (30)Это моего отца убили... — закричал Авалбёк, желая, чтобы люди гордились его отцом так же, как он.

(31)И тогда соседский мальчишка, школьник, первым решил сказать ему правду.

– (32)Да это не твой отец. (33)Что ты голосишь? (34)Это артист. (35)Не веришь — спроси у киномеханика.

(36)Но киномеханик молчал: взрослые не хотели лишать мальчика его горькой и прекрасной иллюзии.

(37)Мать наклонилась к сыну, скорбная и строгая, в глазах её стояли слёзы.

– (38)Пойдём, сынок, пойдём. (39)Это был твой отец, — тихо сказала она и повела его из зала.

(40)Сердце мальчика было наполнено горем. (41)Только сейчас он понял, что значит — потерять отца. (42)Ему хотелось плакать. (43)Он посмотрел на мать, но она молчала. (44)Молчал и он. (45)Он был рад, что мать не видит его слёз.

(46)Он не знал, что с этого часа в нём начал жить отец, который давно погиб на войне.

* Айтма́тов Чинги́з То­ре­ку́лович (1928—2008) — кир­гиз­ский пи­са­тель, ма­стер пси­хо­ло­ги­че­ско­го порт­ре­та.

(1)Де­воч­ку звали Алиса. (2)Ей было шесть лет, у неё был друг — те­ат­раль­ный ху­дож­ник. (3)Алиса могла сво­бод­но войти в те­ат­раль­ный двор, ко­то­рый охра­нял стро­гий сто­рож, а дру­гие дети не могли по­пасть в этот ин­те­рес­ный мир. (4)Но она была не про­сто де­воч­ка, она — по­мощ­ник ху­дож­ни­ка.

(5)Од­на­ж­ды в те­ат­раль­ном дворе Алиса уви­де­ла парня и сразу по­ня­ла, что он не ар­тист.

– (6)Ты кто? — спро­си­ла она парня.

– (7)Шофёр, — от­ве­тил па­рень.

– (8)А что ты здесь де­ла­ешь?

– (9)Жду.

– (10)Кого?

– (11)Вик­то­рию Сер­ге­е­ву.

(12)Сер­ге­е­ва — ар­тист­ка те­ат­ра, мо­ло­дая и кра­си­вая жен­щи­на. (13)И Алиса за­да­ла парню «взрос­лый» во­прос:

– (14)Ты её лю­бишь?

– (15)Нет, — улыб­нул­ся па­рень. — (16)Я од­на­ж­ды спас её. (17)В нашем го­ро­де, театр был тогда у нас на га­стро­лях. (18)Это было весной, в конце марта. (19)Ре­бя­та ка­та­лись на сан­ках у реки. (20)Сер­ге­е­ва тоже за­хо­те­ла по­ка­тать­ся. (21)Ре­бя­та дали ей санки. (22)Она села и по­еха­ла, сани слу­чай­но вы­еха­ли на лёд, ко­то­рый был тон­ким и хруп­ким, и через ми­ну­ту Сер­ге­е­ва ока­за­лась в ле­дя­ной воде. (23)Ре­бя­та за­кри­ча­ли, а я был недалеко и услы­шал.

– (24)И ты прыг­нул в ле­дя­ную воду?

– (25)Прыг­нул, — под­твер­дил па­рень.

– (26)Не ис­пу­гал­ся?

– (27)Не успел ис­пу­гать­ся.

– (28)И не за­бо­лел?

– (29)За­бо­лел не­множ­ко.

(30)Алиса и не­зна­ко­мый па­рень раз­го­ва­ри­ва­ли и не за­ме­ти­ли, как во двор вошли Сер­ге­е­ва и зна­ко­мый ху­дож­ник. (31)Па­рень пер­вым уви­дел её и ска­зал:

– (32)Здрав­ствуй­те, Вик­то­рия! (33)Вы, на­вер­ное, не пом­ни­те меня? (34)Я На­за­ров.

(35)Сер­ге­е­ва вни­ма­тель­но по­смот­ре­ла на парня: она не могла вспом­нить его.

– (36)Ну пом­ни­те, как Вы ка­та­лись на сан­ках, а я... (37)Вы ещё при­гла­си­ли меня в Моск­ву.

– (38)Ах, да, — вспом­ни­ла Сер­ге­е­ва. — (39)Сейчас я ор­га­ни­зую Вам би­ле­ты.

– (40)Спа­си­бо, — ска­зал На­за­ров, — но я не за этим при­е­хал. (41)У меня болен отец. (42)Мы при­е­ха­ли в Моск­ву, но в Москве я знаю толь­ко Вас, и я хотел спро­сить, можем ли мы оста­но­вить­ся у Вас на не­де­лю?

– (43)Нет, нет, — по­спеш­но ска­за­ла Сер­ге­е­ва. — (44)Это не­удоб­но, по­то­му что у меня со­всем ма­лень­кая квар­ти­ра.

– (45)Что же де­лать? — спро­сил па­рень.

– (46)Не знаю.

(47)И тут Алиса взяла парня за руку. (48)«Пойдём», — ска­за­ла она. — (49)«Куда?» — уди­вил­ся па­рень. — (50)«К нам», — ска­за­ла Алиса.

(51)Она не ду­ма­ла, что ска­жут дома. (52)Она спа­са­ла парня, спа­са­ла его от по­зо­ра и не­бла­го­дар­но­сти. (53)А когда спа­са­ют, то долго не ду­ма­ют, а раз — и в хо­лод­ную воду!

– (54)Не­хо­ро­шо как, — ска­зал ху­дож­ник, когда Алиса и шофёр вышли вме­сте со двора. — (55)Ведь он вам жизнь спас.

– (56)Что же, я те­перь па­мят­ник ему долж­на по­ста­вить? — от­ве­ти­ла Сер­ге­е­ва.

(57)И тут ста­рый сто­рож вдруг за­кри­чал: (58)«Вон! (59)Вон от­сю­да!» (60)Он делал вид, что кри­чит на маль­чи­шек, ко­то­рые ти­хонь­ко про­бра­лись в те­ат­раль­ный двор. (61)Но кри­чал-то он на Сер­ге­е­ву.

* Яко­влев Юрий Яко­вле­вич (1923—1996) — пи­са­тель и сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)В дет­стве я очень, очень ста­ра­лась по­лю­бить театр, как мне ве­ле­ли: ведь это Боль­шое Ис­кус­ство, Храм. (2)И я, как по­ло­же­но, долж­на ис­пы­ты­вать свя­щен­ный тре­пет, но пом­нить при этом, что в те­ат­ре есть те­ат­раль­ные услов­но­сти. (3)Я пом­ни­ла, но, когда по­жи­лой дядь­ка в кам­зо­ле с пыш­ны­ми ру­ка­ва­ми, с боль­шим бар­хат­ным жи­во­том, ко­лы­хав­шим­ся над то­нень­ки­ми нож­ка­ми, гроз­но, как класс­ный ру­ко­во­ди­тель, во­про­сил: «Скажи, Лаура, ко­то­рый год тебе?» — и груз­ная тётень­ка гавк­ну­ла в ответ: «Осьм­на­дцать лет!», — ужас­ное смя­те­ние и стыд смяли меня, и все мои ста­ра­ния по­лю­бить театр были окон­ча­тель­но перечёрк­ну­ты.

(4)А между тем в те­ат­ре было тепло, в зале при­ят­но и слож­но пахло, в фойе гу­ля­ли на­ряд­ные люди, окна были уку­та­ны што­ра­ми из па­ра­шют­но­го шёлка, будто ку­че­вы­ми об­ла­ка­ми. (5)Да, храм. (6)На­вер­ное. (7)Но это не мой храм, и боги в нём не мои.

(8)А вот со­всем дру­гое дело — ки­но­те­атр «Арс», пло­хонь­кий са­рай­чик на пло­ща­ди. (9)Там не­удоб­ные де­ре­вян­ные си­де­нья, там сидят в паль­то, там мусор лежит на полу. (10)Там не встре­тишь «за­взя­тых те­ат­ра­лов», при­на­ря­жен­ных дам, за­ра­нее оскорблённых тем, что они, люди при­лич­ные, вы­нуж­де­ны три часа про­ве­сти в об­ще­стве ни­че­го не смыс­ля­щих про­фа­нов. (11)Там толпа вва­ли­ва­ет­ся и рас­са­жи­ва­ет­ся, гремя си­де­нья­ми и рас­про­стра­няя кис­лый запах сырых паль­то. (12)Сей­час нач­нут. (13)Это — сча­стье. (14)Это — кино.

(15)Мед­лен­но гасят свет. (16)Стре­ко­та­ние про­ек­то­ра, удар луча — и всё, по­нес­лось. (17)Пе­рей­де­на черта, прошёл этот не­уло­ви­мый миг, когда плос­кий и ту­по­ва­тый экран рас­тво­рил­ся, исчез, стал про­стран­ством, миром, полётом. (18)Сон, мираж, мечта. (19)Пре­об­ра­же­ние.

(20)Да, я, без­услов­но, про­стой и при­ми­тив­ный ки­но­зри­тель, как боль­шин­ство людей. (21)От кино я имен­но и жду пол­но­го пре­об­ра­же­ния, окон­ча­тель­но­го об­ма­на — «чтоб не ду­мать зачем, чтоб не пом­нить когда». (22)Театр на это не спо­со­бен, да и не пре­тен­ду­ет.

(23)Театр для тех, кто любит живых актёров и ми­ло­сти­во про­ща­ет им их не­со­вер­шен­ства в обмен на ис­кус­ство. (24)Кино для тех, кто любит сны и чу­де­са. (25)Театр не скры­ва­ет, что всё, что вы ви­ди­те, — при­твор­ство. (26)Кино при­тво­ря­ет­ся, что всё, что вы ви­ди­те, — прав­да. (27)Театр — для взрос­лых, кино — для детей.

* Тол­ста́я Та­тья­на Ни­ки­тич­на (род. в 1951 г.) — со­вре­мен­ная пи­са­тель­ни­ца, те­ле­ве­ду­щая, фи­ло­лог.

(1)По дому пла­ва­ли за­па­хи и крики. (2)На­деж­да на­кры­ва­ла стол и ру­га­лась с Ок­са­ной, ко­то­рая на­хо­ди­лась в ван­ной и от­ве­ча­ла через стену. (3)Слов не было слыш­но, но Ко­роль­ков улав­ли­вал смысл кон­флик­та. (4)Кон­фликт со­сто­ял в том, что На­деж­да хо­те­ла си­деть за сто­лом вме­сте с молодёжью, а Ок­са­на имен­но этого не хо­те­ла и при­во­ди­ла в при­мер дру­гих ма­те­рей, ко­то­рые не толь­ко не сидят за сто­лом, но даже ухо­дят из дома. (5)На­деж­да кри­ча­ла, что она по­тра­ти­ла не­де­лю на при­го­тов­ле­ние празд­нич­но­го стола и всю про­шлую жизнь на вос­пи­та­ние Ок­са­ны и не на­ме­ре­на си­деть на кухне, как при­слу­га. (6)Ко­роль­ков лежал у себя в ком­на­те на ди­ва­не и думал о том, что Ок­са­на не умеет раз­го­ва­ри­вать с ма­те­рью, а На­деж­да — с до­че­рью. (7)Она ко­ман­ду­ет, уни­жая её. (8)И они за­жи­га­ют­ся друг о друга, как спич­ка о ко­ро­бок. (9)Ко­роль­ков знал по себе: от него тоже можно чего-то до­бить­ся толь­ко ле­стью. (10)Лесть как бы при­под­ни­ма­ла его воз­мож­но­сти, и он стре­мил­ся под­нять себя до этого но­во­го и при­ят­но­го ему пре­де­ла.

(11)От­во­ри­лась дверь, и вошла Ок­са­на в длин­ной новой кофте в стиле «ретро», или, как она на­зы­ва­ла, «ре­тру­хи».

– (12)Пап, ну скажи ей, — гром­ко по­жа­ло­ва­лась Ок­са­на. — (13)Чего она мне нервы мо­та­ет?

– (14)Как ты раз­го­ва­ри­ва­ешь с ма­те­рью? — одёрнул Ко­роль­ков.

– (15)Ну, пап. (16)Ну, чего она сядет с нами? (17)Я всё время буду в на­пряжёнке. (18)Она вечно что-ни­будь ляп­нет, и всем не­удоб­но…

– (19)Что зна­чит «ляп­нет»?

– (20)Ну, не ляп­нет. (21)Про­из­несёт тост за мир во всём мире. (22)Или начнёт об­ра­щать на меня вни­ма­ние… (23)Или начнёт всем на­кла­ды­вать на та­рел­ки, как будто голод…

– (24)До­воль­но-таки про­тив­но тебя слу­шать, — объ­явил Ко­роль­ков. — (25)Ты го­во­ришь, как за­кон­чен­ная эго­ист­ка.

– (26)Но ведь мой день рож­де­ния. (27)Мне же шест­на­дцать лет. (28)По­че­му в этот день нель­зя сде­лать так, как я хочу?

(29)Ко­роль­ков по­смот­рел с тос­кой на её чи­стень­кое но­вень­кое ли­чи­ко с но­вень­ки­ми ярко-бе­лы­ми зу­ба­ми и по­ду­мал, что её пе­ре­лю­би­ли в дет­стве и те­перь придётся жать то, что по­се­я­ли. (30)Он по­ни­мал, что нужен был до­че­ри не тогда, когда носил её на руках и по­се­щал в оздо­ро­ви­тель­ном дет­ском ла­ге­ре. (31)А имен­но те­перь, в шест­на­дцать лет, когда за­кла­ды­ва­ет­ся фун­да­мент всей даль­ней­шей жизни. (32)И не ам­бу­ла­тор­но, как го­во­рят врачи, — пришёл, ушёл. (33)А ста­ци­о­нар­но. (34)Каж­дый день. (35)Чтобы не про­пу­стить воз­мож­ных ослож­не­ний. (36)А ослож­не­ния, как он по­ни­мал, неизбежны.

(37)По­зво­ни­ли в дверь. (38)Ок­са­ну как вет­ром сдуло вме­сте с её не­удо­воль­стви­ем, и через се­кун­ду по­слы­шал­ся её голос — тугой и звон­кий, как струя, пу­щен­ная под на­по­ром. (39)С ней было всё в по­ряд­ке. (40)Впе­ре­ди празд­ник, и жизнь — как празд­ник.

* То­ка­ре­ва Вик­то­рия Са­мой­лов­на (род. в 1937 г.) — со­вре­мен­ный рус­ский про­за­ик и сце­на­рист.

(1)Для меня му­зы­ка — это всё. (2)Я люблю джаз, как дядя Женя. (3)Что дядя Женя тво­рил на кон­цер­те в Доме куль­ту­ры! (4)Он сви­стел, кри­чал, ап­ло­ди­ро­вал! (5)А му­зы­кант всё дул на­про­па­лую в свой сак­со­фон!..

(6)Там всё про меня, в этой му­зы­ке. (7)То есть про меня и про мою со­ба­ку. (8)У меня такса, зовут Кит...

– (9)Пред­став­ля­ешь? — рас­ска­зы­вал дядя Женя. — (10)Он эту му­зы­ку прямо на ходу со­чи­ня­ет.

(11)Вот это по мне. (12)Самое ин­те­рес­ное, когда иг­ра­ешь и не зна­ешь, что будет даль­ше. (13)Мы с Китом тоже: я брен­чу на ги­та­ре и пою, он лает и под­вы­ва­ет. (14)Ко­неч­но, без слов — зачем нам с Китом слова?

– (15)Ан­дрю­ха, ре­ше­но! — вскри­чал дядя Женя. — (16)Учись джазу! (17)3десь, в Доме куль­ту­ры, есть такая сту­дия.

(18)Джаз, ко­неч­но, это здо­ро­во, но вот за­гвозд­ка: я не могу петь один. (19)Толь­ко с Китом. (20)Для Кита пение — всё, по­это­му я взял его с собой на про­слу­ши­ва­ние.

(21)Кит, съев варёную кол­ба­су из хо­ло­диль­ни­ка, шагал в чу­дес­ном на­стро­е­нии. (22)Сколь­ко песен в нас с ним бу­ше­ва­ло, сколь­ко на­дежд!

(23)Но моя ра­дость уле­ту­чи­лась, когда ока­за­лось, что с со­ба­ка­ми в Дом куль­ту­ры нель­зя.

(24)В ком­на­ту для про­слу­ши­ва­ния я вошёл без Кита, взял ги­та­ру, но не мог на­чать, хоть ты трес­ни!..

– (25)Ты не под­хо­дишь, — ска­за­ли мне. — (26)Слуха нет. (27)Кит чуть не умер от ра­до­сти, когда я вышел.

(28)«Ну?!! (29)Джаз? (30)Да?!!» — всем своим видом го­во­рил он, и хвост его от­би­вал ритм по тро­туа­ру. (31)Дома я по­зво­нил дяде Жене.

– (32)У меня нет слуха, — го­во­рю. — (33)Я не под­хо­жу.

– (34)Слух — ничто, — ска­зал дядя Женя с пре­зре­ни­ем. — (35)По­ду­ма­ешь, ты не мо­жешь по­вто­рить чужую ме­ло­дию. (36)Ты поёшь, как никто ни­ко­гда до тебя не пел. (37)Это и есть джаз! (38)Джаз не му­зы­ка; джаз — это со­сто­я­ние души.

(39)По­ло­жив труб­ку, я извлёк из ги­та­ры ква­ка­ю­щий звук. (40)Взвыл Кит. (41)На этом фоне я изоб­ра­зил ти­ка­нье часов и крики чаек, а Кит — гудок па­ро­во­за и гудок па­ро­хо­да. (42)Он знал, как под­нять мой осла­бев­ший дух. (43)А я вспом­нил, до чего был жут­кий мороз, когда мы с Китом вы­бра­ли друг друга на Пти­чьем рынке...

(44)И песня пошла...

* Моск­ви­на Ма­ри­на Львов­на (род. в 1954 г.) — со­вре­мен­ная пи­са­тель­ни­ца, жур­на­лист­ка, ра­дио­ве­ду­щая. За книгу «Моя со­ба­ка любит джаз» была на­граж­де­на Меж­ду­на­род­ным ди­пло­мом Г.-Х. Ан­дер­се­на.

(1)Мы с мамой пе­ре­еха­ли в этот дом не­дав­но. (2)Самое ин­те­рес­ное здесь — двор. (3)Он боль­шой, зелёный, есть где иг­рать и в мяч, и в пря­тал­ки, и в раз­ные дру­гие игры. (4)Ре­бя­та иг­ра­ли почти каж­дый день, осо­бен­но летом. (5)И я по­сте­пен­но пе­ре­зна­ко­мил­ся с ними, и все мы от­но­си­лись друг к другу по-хо­ро­ше­му.

(6)Потом меня стали на­зна­чать судьёй в во­лей­боль­ных встре­чах. (7)Су­дить никто не любил, все хо­те­ли иг­рать, а я — все­гда по­жа­луй­ста: как не по­мочь дру­зьям?.. (8)А бы­ва­ло, что на ши­ро­ком крыль­це со­сед­не­го де­ре­вян­но­го дома мы иг­ра­ли в шах­ма­ты и лото.

(9)Из­ред­ка ре­бя­та при­хо­ди­ли ко мне домой. (10)Пла­стин­ки слу­ша­ли, иг­ра­ли моей же­лез­ной до­ро­гой, бол­та­ли о том о сём, но ни о чём серьёзном.

(11)И ещё ре­бя­та лю­би­ли, когда я пус­кал с бал­ко­на бу­маж­ных го­лу­бей. (12)Точ­нее го­во­ря, это были не со­всем го­лу­би. (13)Я на­учил­ся де­лать из бу­ма­ги пти­чек, по­хо­жих на ле­та­ю­щие блюд­ца.

(14)Со­всем круг­лых, толь­ко со склад­кой по­се­ре­ди­не и с тре­уголь­ным клю­ви­ком. (15)Они здо­ро­во ле­та­ли, плав­ны­ми ши­ро­ки­ми кру­га­ми. (16)Ино­гда ветер поды­мал их на при­лич­ную вы­со­ту и уно­сил со двора.

(17)Ре­бя­та тол­пой го­ня­лись за каж­дым го­луб­ком — кто пер­вый схва­тит! (18)Чтобы не было свал­ки, ре­ше­но было за­ра­нее го­во­рить, ка­ко­го го­луб­ка я кому по­сы­лаю.

(19)Дело в том, что каж­до­го го­луб­ка я раз­ри­со­вы­вал фло­ма­сте­ра­ми. (20)На одном ри­со­вал вся­кие узоры, на дру­гом — ко­раб­ли­ки среди моря, на тре­тьем — ска­зоч­ные го­ро­да, на четвёртом — цветы и ба­бо­чек. (21)И вся­кие кос­ми­че­ские кар­тин­ки. (22)И ещё много всего — по­лу­ча­лось кра­си­во и ин­те­рес­но.

(23)Ре­бя­там это, ко­неч­но, нра­ви­лось, но я всё равно был среди них чужим. (24)И вдруг я расхотел пус­кать с бал­ко­на го­луб­ков.

(25)Я сде­лал по­след­не­го и — сам не знаю по­че­му — на­ри­со­вал ве­чер­нее небо, оран­же­вое солн­це на го­ри­зон­те и до­ро­гу, по ко­то­рой идут рядом двое маль­чи­шек.

(26)Хотя нет, я знал, по­че­му на­ри­со­вал такое. (27)Хо­те­лось, чтобы по­явил­ся друг. (28)Не слу­чай­ный, не на час, когда за­бе­га­ет по­иг­рать в шах­ма­ты или по­слу­шать Пола Мак­карт­ни, а на­сто­я­щий...

(29)Я пу­стил го­луб­ка с бал­ко­на, и ветер схва­тил и унёс его за то­по­ля. (30)И я по­ду­мал: вот найдёт кто-ни­будь, до­га­да­ет­ся, придёт ко мне...

* Кра­пи­вин Вла­ди­слав Пет­ро­вич (род. в 1938 г.) — со­вре­мен­ный пи­са­тель, жур­на­лист, автор книг о детях и для детей, в том числе фан­та­сти­че­ских.

(1)Я не лю­би­ла эту куклу. (2)Её рост и внеш­ние до­сто­ин­ства срав­ни­ва­ли с моими. (3)Взрос­лые на­ив­но по­ла­га­ли, что до­став­ля­ют мне удо­воль­ствие, когда с де­жур­но-уми­ли­тель­ны­ми ин­то­на­ци­я­ми вос­хи­ща­лись мною.

– (4)Кто из вас де­воч­ка, а кто кукла — труд­но по­нять! — вос­кли­ца­ли они.

(5)Я была хруп­кой и ма­ло­рос­лой. (6)И от­то­го что все, вос­хи­ща­ясь этой хруп­ко­стью, име­но­ва­ли её «изя­ще­ством», а меня — «ста­ту­эт­кой», мне не было легче. (7)Я была са­мо­лю­би­ва, и мне ка­за­лось, что «ста­ту­эт­ка» — этo лишь вещь, укра­ше­ние, а не че­ло­век, тем более что ста­ту­эт­ка­ми на­зы­ва­ли и трёх фар­фо­ро­вых собак, оце­пе­нев­ших на нашем бу­фе­те. (8)Вос­пи­та­тель­ни­ца в дет­ском саду, слов­но ста­ра­ясь под­черк­нуть мою хлип­кость, вы­стро­и­ла нас всех по росту, на­чи­ная с самых вы­со­ких и кон­чая мною. (9)Вос­пи­та­тель­ни­ца так и опре­де­ля­ла моё место в общем строю: «за­мы­ка­ю­щая».

– (10)Не огор­чай­ся: конец — делу венец! — услы­ша­ла я от отца. (11)Венца на моей го­ло­ве, увы, не было, а вен­це­нос­ные за­маш­ки име­лись, и ко­ман­до­вать я очень лю­би­ла.

(12)Цар­ство иг­ру­шек по-сво­е­му от­ра­жа­ло ре­аль­ный мир, ни­ко­го не уни­жая, а меня воз­вы­шая. (13)Ми­ни­а­тюр­но­стью своей иг­руш­ки подчёрки­ва­ли, что со­зда­ны как бы для под­чи­не­ния мне. (14)А без­раз­дель­но хо­зяй­ни­чать — я со­об­ра­зи­ла уже тогда — очень при­ят­но. (15)Я рас­по­ря­жа­лась марш­ру­та­ми ав­то­мо­би­лей и по­ез­дов, по­вад­ка­ми и дей­стви­я­ми зве­рей, ко­то­рых в жизни бо­я­лась. (16)Я власт­во­ва­ла, по­ве­ле­ва­ла — они были бес­сло­вес­ны, без­молв­ны, и я втай­не по­ду­мы­ва­ла, что хо­ро­шо было бы и впредь об­ра­щать­ся с окру­жа­ю­щи­ми по­доб­ным об­ра­зом.

(17)Но вдруг, когда мне исполнилось шесть лет, появилась огромная кукла с круглым лицом и русским, хотя и необычным для игрушки, именем Лариса.(18)Отец привёз куклу из Япо­нии, где был в ко­ман­ди­ров­ке. (19)Я долж­на была бы об­ра­до­вать­ся за­мор­ской иг­руш­ке. (20)Но она была выше меня ро­стом, и я, бо­лез­нен­но на это от­ре­а­ги­ро­вав, сразу же её не­взлю­би­ла.

(21)Мама не­ред­ко втор­га­лась в мои вза­и­мо­от­но­ше­ния с иг­руш­ка­ми.

– (22)Лю­бишь на­ка­зы­вать? — впо­лу­шут­ку спро­си­ла как-то она. (23)И впо­лу­серьёз до­ба­ви­ла: — (24)С бес­сло­вес­ны­ми так по­сту­пать нель­зя. (25)Они же не могут от­ве­тить ни на добро, ни на зло.

– (26)На зло от­ве­ча­ют, — воз­ра­зи­ла я.

– (27)Чем?

– (28)Под­чи­ня­ют­ся.

– (29)Это оскор­би­тель­но. (30)Не для них... (31)Для тебя! — уже со­всем серьёзно ска­за­ла мама.

(32)Она, по­хо­же, хо­те­ла, чтоб я от­ка­за­лась от аб­со­лют­ной вла­сти над сво­и­ми иг­руш­ка­ми. (33)Она во­об­ще была про­тив са­мо­вла­стия. (34)Но я к этому от­вра­ще­ния не пи­та­ла.

(35)С по­яв­ле­ни­ем Ла­ри­сы мно­гое из­ме­ни­лось. (36)Иг­ру­шеч­ное цар­ство, ка­за­лось, по­слуш­но за­дра­ло го­ло­ву и взи­ра­ло на неё снизу вверх. (37)Так смот­ре­ла на Ла­ри­су и я. (38)Как кукла она была более не­обыч­ной, по­ра­жа­ю­щей во­об­ра­же­ние, чем я как че­ло­век. (39)Мы и кук­лой-то её на­зы­вать не ре­ша­лись, а име­но­ва­ли толь­ко Ла­ри­сой.

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и дру­гие, по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)Динка огля­де­лась. (2)Уютно бе­ле­ю­щая в зе­ле­ни хата вб­ли­зи ока­за­лась ста­рой, врос­шей в землю, об­луп­лен­ной до­ждя­ми и вет­ра­ми. (3)Одной сто­ро­ной хата сто­я­ла на краю об­ры­ва, и кри­вая тро­пин­ка, сбе­гая вниз, при­во­ди­ла к за­бро­шен­но­му ко­лод­цу.

(4)Яков сидел у рас­кры­то­го окна на ни­зень­кой ска­ме­еч­ке перед из­ре­зан­ным са­пож­ным ножом сто­ли­ком и, скло­нив­шись, тачал са­по­ги. (5)Иось­ка, раз­ма­хи­вая ру­ка­ми, что-то ве­се­ло рас­ска­зы­вал отцу, на щеке его вспры­ги­ва­ла лу­ка­вая ямоч­ка. (6)Отец и сын си­де­ли в един­ствен­ной, но очень про­стор­ной ком­на­те с огром­ной рус­ской печ­кой.

(7)Осто­рож­но войдя в сени и за­гля­нув в ком­на­ту, Динка оста­но­ви­лась от не­ожи­дан­но­сти. (8)Прямо перед ней, в про­стен­ке между двумя ок­на­ми, где стоял са­пож­ный сто­лик и было свет­лее, воз­вы­шал­ся порт­рет мо­ло­дой жен­щи­ны со стро­гой улыб­кой, в го­род­ском пла­тье, с чёрным кру­жев­ным шар­фом. (9)Она была изоб­ра­же­на во весь рост и так, как будто то­ро­пи­лась куда-то, на­ки­нув свой лёгкий шарф.

(10)Но боль­ше всего по­ра­зи­ли Динку её глаза. (11)Огром­ные, пол­ные какой-то внут­рен­ней тре­во­ги, умо­ля­ю­щие и тре­бо­ва­тель­ные. (12)Оста­но­вив­шись на по­ро­ге, Динка не могла ото­рвать глаз от этого порт­ре­та. (13)Ка­за­лось, она где-то уже ви­де­ла эти глаза, улыб­ку и ямоч­ку на щеке.

(14)3абыв­шись, она молча пе­ре­во­ди­ла глаза с порт­ре­та ма­те­ри на сына...

(15)Иось­ка смолк и на­сто­рожённо смот­рел на не­про­ше­ную го­стью. (16)Яков тоже под­нял глаза, и на лице его по­яви­лось уже зна­ко­мое Динке вы­ра­же­ние со­сре­до­то­чен­ной стро­го­сти.

– (17)3драв­ствуй­те, ба­рыш­ня! — ска­зал он, под­ни­ма­ясь нав­стре­чу.

– (18)3драв­ствуй­те, Яков Ильич! — низко кла­ня­ясь, про­шеп­та­ла оро­бев­шая Динка.

(19)Порт­рет Катри, её живые, го­ря­щие глаза, при­тих­ший двой­ник порт­ре­та, Иось­ка, и сам не­счаст­ный, уеди­нив­ший­ся здесь после смер­ти жены скри­пач — всё это вну­ша­ло ей ужас. (20)Ноги её, ка­за­лось, при­рос­ли к по­ро­гу, и, не зная, что ей де­лать, она жа­лост­но по­про­си­ла:

– (21)Сыг­рай­те, Яков Ильич.

(22)Иось­ка с го­тов­но­стью подал отцу скрип­ку. (23)Яков кив­нул сыну и, по­вер­нув­шись к порт­ре­ту, под­нял смы­чок, при­кос­нул­ся к стру­нам...

(24)Как толь­ко по­ли­лись звуки скрип­ки, страх Динки прошёл. (25)Играя, Яков смот­рел на порт­рет и, дви­гая в такт му­зы­ке бро­вя­ми, улы­бал­ся. (26)И Катря от­ве­ча­ла ему неж­ной, стро­гой улыб­кой. (27)А Иось­ка сидел на са­пож­ной та­бу­рет­ке и, сло­жив на ко­ле­нях ла­до­шки, смот­рел то на отца, то на мать.

* Осе­е­ва-Хмелёва Ва­лен­ти­на Алек­сан­дров­на (1902—1969 гг.) — дет­ская пи­са­тель­ни­ца. Са­мы­ми из­вест­ны­ми её про­из­ве­де­ни­я­ми стали по­ве­сти «Динка», «Динка про­ща­ет­ся с дет­ством».

(1)На­ча­лась эта му́ка в далёкие годы, в клас­се пятом или ше­стом.

(2)Гле­бов жил в своём двух­этаж­ном по­дво­рье рядом с серым, гро­мад­ным, на­по­до­бие це­ло­го го­ро­да или даже целой стра­ны, домом в ты­ся­чу окон. (3)Серая гро­ма­да висла над пе­ре­улоч­ком, по утрам за́стила солн­це, а ве­че­ра­ми свер­ху ле­те­ли звуки му­зы­ки. (4)Там, в под­не­бес­ных эта­жах, шла, ка­за­лось, со­всем иная жизнь, чем внизу. (5)И у Гле­бо­ва с ма­ло­лет­ства по­яви­лось жже­нье в душе: то ли за­висть, то ли ещё что.

(6)Мать Гле­бо­ва ра­бо­та­ла билетёршей в ки­но­те­ат­ре. (7)И вот служ­ба её в ки­но­те­ат­ре — за­ху­да­лень­ком, в одном из за­моск­во­рец­ких пе­ре­ул­ков — со­став­ля­ла пред­мет не­ма­лой гор­до­сти Гле­бо­ва и от­ли­ча­ла его ве­ли­чай­шей льго­той: на любой фильм мог прой­ти без би­ле­та. (8)А ино­гда в днев­ные часы, когда мало зри­те­лей, мог даже то­ва­ри­ща про­ве­сти, а то и двух.

(9)Эта при­ви­ле­гия была ос­но­вой мо­гу­ще­ства Гле­бо­ва в клас­се. (10)Он поль­зо­вал­ся ею расчётливо и умно́: при­гла­шал маль­чи­ков, в друж­бе ко­то­рых был за­ин­те­ре­со­ван, от ко­то­рых чего-либо ждал вза­мен, иных долго кор­мил обе­ща­ни­я­ми, пре­жде чем ока­зы­вал бла­го­де­я­ние, а не­ко­то­рых мер­зав­цев на­все­гда лишал своей ми­ло­сти. (11)Про­дол­жа­лась гле­бов­ская власть — ну не власть, а, ска­жем, ав­то­ри­тет — и оста­ва­лась не­по­ко­леб­лен­ной, пока не воз­ник Лёвка Шу­ле­па. (12)Пер­вые дни он дер­жал­ся над­мен­но, по­гля­ды­вал сво­и­ми го­лу­бень­ки­ми гла­за­ми на всех сонно и пре­зри­тель­но, ни с кем не за­во­дил раз­го­вор и сел за одну парту с дев­чон­кой. (13)Его ре­ши­ли про­учить, вер­нее, уни­зить. (14)А ещё точ­нее — опо­зо­рить. (15)Гле­бов го­ря­чо под­го­ва­ри­вал рас­пра­вить­ся с Шу­ле­пой, ко­то­рый ему не нра­вил­ся, но в по­след­ний миг решил не участ­во­вать в рас­пра­ве.

(16)Маль­чиш­ки — их было че­ло­век пять — за­зва­ли Лёвку после уро­ков на зад­ний двор, окру­жи­ли, о чём-то за­спо­ри­ли, и вдруг Мед­ведь, глав­ный силач клас­са, охва­тил Лёвку за шею, опро­ки­нул его рыв­ком на­вз­ничь, осталь­ные с кри­ка­ми «ого-го!» на­бро­си­лись, Лёвка со­про­тив­лял­ся, бил но­га­ми, но его, ко­неч­но, смяли, скру­ти­ли, кто-то сел ему на грудь. (17)И вдруг раз­дал­ся гром­кий треск, будто взо­рва­лась хло­пуш­ка или лоп­ну­ла ав­то­мо­биль­ная шина. (18)Тут все пя­те­ро ки­ну­лись в сто­ро­ны, Лёвка под­нял­ся на ноги, а в руке он дер­жал пугач, ко­то­рый стре­лял осо­бы­ми пи­сто­на­ми. (19)Шу­ле­па вышел из этой ис­то­рии по­бе­ди­те­лем, а на­па­дав­шие были по­срам­ле­ны и впо­след­ствии вся­че­ски ста­ра­лись по­ми­рить­ся и по­дру­жить­ся с ним.

(20)Так Лёвка из че­ло­ве­ка, ко­то­ро­го со­би­ра­лись на весь свет опо­зо­рить, пре­вра­тил­ся в героя. (21)И с этого, на­вер­ное, вре­ме­ни за­ро­ди­лась у Гле­бо­ва та тя­жесть на дне души… (22)И нет не­счаст­нее людей, поражённых за­ви­стью. (23)И не было со­кру­ши­тель­ней не­сча­стья, чем то, что слу­чи­лось с Гле­бо­вым в миг его, ка­за­лось бы, выс­ше­го тор­же­ства.

* Три­фо­нов Юрий Ва­лен­ти­но­вич (1925—1981 гг.) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, ма­стер «го­род­ской» прозы.

(1)В дверь по­зво­ни­ли. (2)Из при­хо­жей до­нес­лись оживлённые го­ло­са и смех. (3)По­яви­лись гости. (4)Со­лид­ные, хо­ро­шо оде­тые люди здо­ро­ва­лись с хо­зя­е­ва­ми, под­хо­ди­ли к столу, на­кла­ды­ва­ли в та­рел­ки за­кус­ку. (5)Дамы рас­по­ла­га­лись в удоб­ных мяг­ких крес­лах; муж­чи­ны, об­ра­зо­вав групп­ки, бе­се­до­ва­ли друг с дру­гом. (6)Семён Пет­ро­вич под­нял меня с места и пред­ста­вил го­стям:

– (7)Вот Иван, самый боль­шой ори­ги­нал из всех дру­зей моей до­че­ри.

(8)Не­ожи­дан­но попав в центр вни­ма­ния, я был силь­но смущён и, ка­жет­ся, по­крас­нел. (9)Гости за­улы­ба­лись, с лю­бо­пыт­ством огля­ды­вая меня, слов­но ожи­дая, что я не­мед­лен­но до­ка­жу спра­вед­ли­вость слов про­фес­со­ра.

(10)Он хлоп­нул меня по плечу:

– (11)Да, молодёжь нынче лю­бо­пыт­ная. (12)С ней надо го­во­рить, надо об­щать­ся!

(13)Одна ин­те­рес­ная дама по­вер­ну­лась ко мне:

– (14)Вот ска­жи­те мне, Ваня. (15)У меня дочь пят­на­дца­ти лет, и она це­лы­ми днями слу­ша­ет какой-то визг. (16)У нас рос­кош­ная биб­лио­те­ка, боль­шая, с ред­ки­ми кни­га­ми, но она ни­че­го­шень­ки не хочет. (17)Придёт из школы, кое-как уроки сде­ла­ет, вклю­чит маг­ни­то­фон и слу­ша­ет до ве­че­ра.

– (18)Это у них на­зы­ва­ет­ся «бал­де­ет», — ра­дост­но со­об­щил один из го­стей.

– (19)Дух про­ти­во­ре­чия, — убеждённо ска­зал дру­гой.

– (20)А по-моему, — за­явил под­тя­ну­тый муж­чи­на, — всё дело в из­ба­ло­ван­но­сти. (21)Ны­неш­ние мо­ло­дые люди живут как-то слиш­ком легко, без труд­но­стей.

– (22)О-о, это ста­рая песня, — за­сме­я­лась дама. — (23)По­лу­ча­ет­ся, что если нам было тя­же­ло, то пусть и им будет так же? (24)Глупо!

– (25)На­вер­ное, глупо, — со­гла­сил­ся под­тя­ну­тый. (26)Он хотел что-то до­ба­вить, но за­меш­кал­ся.

(27)Семён Пет­ро­вич решил пе­ре­ме­нить тему:

– (28)Я на­де­юсь, что вы не бу­де­те про­тив, если моя дочь что-ни­будь споёт?

– (29)Это будет пре­крас­но, — томно ска­за­ла по­жи­лая дама.

(30)Семён Пет­ро­вич по­вер­нул­ся к Кате, не за­ме­чая её угрю­мо­го взгля­да:

– (31)Ка­тю­ша, давай-ка «Со­ло­вья» аля­бьев­ско­го...

– (32)3начит, «Со­ло­вья»? — спро­си­ла Катя.

(33)Она мягко кос­ну­лась паль­ца­ми кла­виш — нежно за­зву­ча­ло вступ­ле­ние. (34)Катя за­пе­ла то­нень­ким го­лос­ком:

– (35)Со­ло­вей мой, со­ло­вей,

Чтоб ты сдох­, Бар­ма­лей!..

– (36)Что? — рас­те­рян­но про­бор­мо­та­ла мама.

(37)Катя пе­ре­ста­ла иг­рать и по­вер­ну­ла к нам раз­го­рячённое лицо:

– (38)Я этого «Со­ло­вья» с пяти лет пою. (39)К нам гости — тут я со своим «Со­ловьём»! (40)Я, если б он мне по­пал­ся, этот со­ло­вей, его на мед­лен­ном огне из­жа­ри­ла бы!..

(41)Ото­ро­пев­шие гости не могли вы­мол­вить ни слова.

* Шах­на­за­ров Карен Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1952 г.) — со­вет­ский и рос­сий­ский ки­но­ре­жиссёр, сце­на­рист, про­дю­сер.

– (1)Го­во­рят, что самые не­при­ми­ри­мые не­дру­ги — это быв­шие дру­зья, — ска­за­ла нам од­на­ж­ды наша дочь Оля. — (2)Я убе­ди­лась, что это так.

(3)Люсю Ка­ту­ни­ну она на­зы­ва­ла на фран­цуз­ский манер: Люси́. (4)«Как в доме Ро­сто­вых! — по­яс­ня­ла Олень­ка. — (5)Или Бол­кон­ских».

(6)Люся упор­но пред­ре­ка­ла нашей до­че­ри судь­бу Лео­нар­до да Винчи.

(7)Не­смот­ря на со­про­тив­ле­ние Олень­ки, она тас­ка­ла за ней огром­ную папку с ри­сун­ка­ми, даже го­то­ви­ла крас­ки и мыла ки­сточ­ки. (8)Какая жен­щи­на усто­ит перед таким обо­жа­ни­ем? (9)Олень­ка стала дру­жить с Люси́, хотя вре­ме­ни на друж­бу у неё было мало.

(10)Да и у Люси, при­знать­ся, его было не очень много. (11)Лю­си­на мама в те­че­ние дол­гих лет не под­ни­ма­лась с по­сте­ли.

(12)Стре­мясь до­ста­вить ма­те­ри ра­дость, дочка вос­кли­ца­ла:

– (13)Если б ты ви­де­ла фи­гу­ру спя­ще­го льва, ко­то­рую вы­ле­пи­ла Оля! (14)Я весь вечер го­во­рю шёпотом: вдруг он проснётся?

(15)Часто она за­би­ра­ла Олины ра­бо­ты, чтобы по­ка­зать маме, и взяла слово, что, когда мама на­ко­нец под­ни­мет­ся, Оля на­ри­су­ет её порт­рет.

(16)Люся и сама по­ти­хонь­ку ри­со­ва­ла, но мы ви­де­ли толь­ко её за­го­лов­ки в школь­ном юмо­ри­сти­че­ском жур­на­ле, ко­то­рый, по пред­ло­же­нию Оли, носил на­зва­ние «Дет­ский лепет».

(17)Не­ожи­дан­но всё из­ме­ни­лось.

(18)В ху­до­же­ствен­ной школе ор­га­ни­зо­ва­ли встре­чу с про­слав­лен­ным ма­сте­ром жи­во­пи­си. (19)Люся вы­со­ко чтила этого ма­сте­ра. (20)Но чтили его и все осталь­ные, по­это­му школь­ный зал ока­зал­ся пе­ре­пол­нен­ным. (21)И Олень­ка не смог­ла про­ве­сти туда по­дру­гу.

– (22)Я не нашла для Люси́ места в зале, — рас­ска­зы­ва­ла в тот вечер Оля. — (23)А она оби­де­лась... (24)И на что?! (25)Ака­де­мик жи­во­пи­си ри­су­ет го­раз­до лучше, чем го­во­рит. (26)Я ска­за­ла ей: «Ты зна­ешь его ра­бо­ты. (27)Зна­чит, ты с ним зна­ко­ма. (28)Ху­дож­ник — это его твор­че­ство». (29)А она вер­ну­ла мою папку с ри­сун­ка­ми. (30)Как го­во­рят, «за­бе­ри­те ваши иг­руш­ки».

– (31)И что же даль­ше? — спро­си­ла я дочь.

– (32)Ну и мерси, до­ро­гая Люси́! — в рифму по­шу­ти­ла Олень­ка.

– (33)Дру­зей труд­нее найти, чем по­те­рять.

– (34)Раз можно по­те­рять, зна­чит, это не такой уж и друг!

– (35)Не нашла места в зале? — за­дум­чи­во про­из­нес­ла я. — (36)Если бы ты нашла его у себя в серд­це...

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и др., по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)На рас­све­те мы с Лёнькой на­пи­лись чаю и пошли на мшары ис­кать глу­ха­рей. (2)Идти было скуч­но.

– (3)Ты бы, Лёня, рас­ска­зал чего-ни­будь по­ве­се­лей.

– (4)Чего рас­ска­зы­вать? — от­ве­тил Лёнька. — (5)Разве про ста­ру­шек в нашей де­рев­не. (6)Ста­руш­ки эти — до­че­ри зна­ме­ни­тей­ше­го ху­дож­ни­ка По­жа­ло­сти­на. (7)Ака­де­мик он был, а вышел из наших пас­ту­шат, из соп­ли­вых. (8)Его гра­вю­ры висят в му­зе­ях в Па­ри­же, Лон­до­не и у нас в Ря­за­ни. (9)Не­бось ви­де­ли?

(10)Я вспом­нил пре­крас­ные, чуть по­жел­тев­шие от вре­ме­ни гра­вю­ры на сте­нах своей ком­на­ты в доме у двух хло­пот­ли­вых ста­рух. (11)Вспом­ни­лось мне и пер­вое, очень стран­ное ощу­ще­ние от гра­вюр. (12)То были порт­ре­ты ста­ро­мод­ных людей, и я никак не мог из­ба­вить­ся от их взгля­дов. (13)Толпа дам и муж­чин в на­глу­хо застёгну­тых сюр­ту­ках, толпа се­ми­де­ся­тых годов де­вят­на­дца­то­го сто­ле­тия, смот­ре­ла на меня со стен с глу­бо­ким вни­ма­ни­ем.

– (14)При­хо­дит как-то в сель­со­вет куз­нец Егор, — про­дол­жил Лёня. — (15)Нечем, го­во­рит, чи­нить то, что тре­бу­ет­ся, по­то­му да­вай­те ко­ло­ко­ла сни­мать.

(16)Встре­ва­ет тут Фе­до­сья, баба из Пу́стыни: (17)«У По­жа­ло­сти­ных в доме ста­ру­хи по мед­ным дос­кам ходят. (18)Что-то на тех дос­ках на­ца­ра­па­но — не пойму. (19)Эти доски и при­го­дят­ся».

(20)Я пришёл к По­жа­ло­сти­ным, ска­зал, в чём дело, и по­про­сил эти доски по­ка­зать. (21)Ста­руш­ка вы­но­сит доски, завёрну­тые в чи­стый руш­ник. (22)Я взгля­нул и замер. (23)Мать чест­на́я, до чего тон­кая ра­бо­та, до чего твёрдо вы­ре­за­но! (24)Осо­бен­но порт­рет Пугачёва — гля­деть долго нель­зя: ка­жет­ся, с ним самим раз­го­ва­ри­ва­ешь. (25)«Да­вай­те мне доски на хра­не­ние, иначе их на гвоз­ди пе­ре­пла­вят», — го­во­рю ей.

(26)3апла­ка­ла она и го­во­рит: (27)«Что вы! (28)Это на­род­ная цен­ность, я их ни за что не отдам».

(29)В общем, спас­ли мы эти доски — от­пра­ви­ли в Ря­зань, в музей.

(30)Потом со­зва­ли со­бра­ние, чтобы меня су­дить за то, что доски спря­тал. (31)Я вышел и го­во­рю: (32)«Не вы, а ваши дети пой­мут цен­ность этих гра­вюр, а труд чужой по­чи­тать надо. (33)Че­ло­век вышел из пас­ту­хов, де­сят­ки лет учил­ся на чёрном хлебе и воде, в каж­дую доску столь­ко труда вло­же­но, бес­сон­ных ночей, му­че­ний че­ло­ве­че­ских, та­лан­та...»

– (34)Та­лан­та! — по­вто­рил Лёня гром­че. — (35)Это по­ни­мать надо! (36)Это бе­речь и це­нить надо! (37)Ведь прав­да?

* Па­у­стов­ский Кон­стан­тин Ге­ор­ги­е­вич (1892—1968 гг.) — рус­ский пи­са­тель и пуб­ли­цист, ма­стер ли­ри­ко-ро­ман­ти­че­ской прозы, автор про­из­ве­де­ний о при­ро­де, ис­то­ри­че­ских по­ве­стей, ху­до­же­ствен­ных ме­му­а­ров.

(1)В пер­вый год моей жизни, в день ка­ко­го-то празд­ни­ка, по ста­ро­му по­ве­рью, ро­ди­те­ли мои устро­и­ли га­да­ние: они раз­ло­жи­ли крест, дет­скую саблю, рюмку и книж­ку. (2)К чему пер­во­му при­тро­нусь, то и пред­опре­де­лит мою судь­бу. (3)При­нес­ли меня. (4)Я тот­час по­тя­нул­ся к сабле, потом по­иг­рал рюм­кой, а до про­че­го не хо­те­лось до­тра­ги­вать­ся.

(5)Рас­ска­зы­вая мне впо­след­ствии об этой сцен­ке, отец сме­ял­ся: (6)«Ну, думаю, дело плохо: будет мой сын ру­ба­кой и пья­ни­цей!»

(7)Ста­рин­ное это га­да­нье, од­на­ко, и сбы­лось, и не сбы­лось. (8)Сабля, дей­стви­тель­но, пред­ре­ши­ла мою жиз­нен­ную до­ро­гу, но и от книж­ной пре­муд­ро­сти я не отрёкся. (9)В че­тыр­на­дцать лет увлечённо читал и писал стихи, в пят­на­дцать перешёл на «Анну Ка­ре­ни­ну», а в шест­на­дцать про­чи­ты­вал и раз­би­рал с то­ва­ри­ща­ми всё под­ряд. (10)А пья­ни­цей, к сча­стью, не стал.

(11)Рас­ска­зы отца, про­шед­ше­го тер­ни­стый путь от сол­да­та до ка­пи­та­на, дет­ские игры — всё это на­стра­и­ва­ло на опре­делённый лад. (12)Маль­чиш­кой я по целым часам про­па­дал в гим­на­сти­че­ском го­род­ке

1-го Стрел­ко­во­го ба­та­льо­на, стре­лял в тире по­гра­нич­ни­ков. (13)Ходил вер­сты за три на стрель­би­ще стрел­ко­вых рот, про­би­рал­ся с сол­да­та­ми, счи­тав­ши­ми про­бо­и­ны, в укры­тие перед ми­ше­ня­ми. (14)Пули сви­сте­ли над го­ло­ва­ми; было страш­но, но очень за­нят­но. (15)На об­рат­ном пути вме­сте со стрел­ка­ми под­тя­ги­вал сол­дат­скую песню:

(16)Греми, слава, тру­бой

За Ду­на­ем за рекой.

(17)Моё увле­че­ние при­да­ва­ло мне вес в гла­зах маль­чи­шек и вы­зы­ва­ло их за­висть...

(18)Сло­вом, при­жил­ся в во­ен­ной среде, при­об­ре­тя при­я­те­лей среди офи­цер­ства, а ещё более — среди сол­дат.

(19)Бу­ду­щая офи­цер­ская жизнь пред­став­ля­лась мне тогда в орео­ле сплош­но­го ве­се­лья и ли­хо­сти, а не в бре­ме­ни тру­дов и забот, как это бы­ва­ет в дей­стви­тель­но­сти.

(20)По мере пе­ре­хо­да в выс­шие клас­сы сво­бод­но­го вре­ме­ни, ко­неч­но, ста­но­ви­лось мень­ше, по­яви­лись дру­гие ин­те­ре­сы, и во­ин­ские упраж­не­ния мои почти пре­кра­ти­лись. (21)Не бро­сил я толь­ко гим­на­сти­ки и пре­успе­вал в «во­ен­ном строе», ко­то­рый был введён в про­грам­му ре­аль­но­го учи­ли­ща в 1889 году.

(22)Во вся­ком слу­чае, когда я окон­чил учи­ли­ще, хотя вы­со­кие баллы по ма­те­ма­ти­че­ским пред­ме­там су­ли­ли лёгкую воз­мож­ность по­ступ­ле­ния в любое выс­шее тех­ни­че­ское за­ве­де­ние, об этом и речи не было. (23)Я из­брал во­ен­ную ка­рье­ру.

(24)Было ли это след­стви­ем га­да­ния? (25)Не знаю...

* Де­ни­кин Антон Ива­но­вич (1872—1947 гг.) — рус­ский во­е­на­чаль­ник, по­ли­ти­че­ский и об­ще­ствен­ный де­я­тель, пи­са­тель, ме­му­а­рист, пуб­ли­цист и во­ен­ный до­ку­мен­та­лист.

(1)Мама, когда я ещё не учил­ся в школе, ра­бо­та­ла ин­же­не­ром и много чер­ти­ла. (2)Чер­те­жи были такие кра­си­вые, а её го­то­валь­ня с бле­стя­щи­ми шту­ка­ми была такая не­обык­но­вен­но при­тя­га­тель­ная, что я не мог прой­ти мимо. (3)Ко­неч­но, меня от­лав­ли­ва­ли, не пус­ка­ли, но не­сколь­ко чер­те­жей я всё же ис­пор­тил, какие-то цир­ку­ли сло­мал.

– (4)Его явно тянет к точ­ным на­у­кам, — серьёзно го­во­ри­ла мама отцу.

(5)В школе сразу стало ясно, что меня к точ­ным на­у­кам не тянет. (6)Я учил­ся очень сред­не. (7)Мама го­во­ри­ла, что если я так про­дол­жу, то стану груз­чи­ком. (8)Вы­ра­же­ние же лица отца в это время было таким, что я до­га­ды­вал­ся: он со­мне­ва­ет­ся, что мама го­во­рит прав­ду.

(9)Ко­ро­че, про­фес­сия груз­чи­ка как пер­спек­тив­ная мною ни­ко­гда не рас­смат­ри­ва­лась.

(10)Когда я учил­ся в стар­ших клас­сах, ро­ди­те­ли пре­по­да­ва­ли в уни­вер­си­те­те. (11)Мама вела тер­мо­ди­на­ми­ку, а отец ра­бо­тал за­ве­ду­ю­щим ка­фед­рой на эко­но­ми­че­ском фа­куль­те­те.

(12)Но ал­геб­ра, гео­мет­рия и фи­зи­ка по-преж­не­му были са­мы­ми тёмными для меня пред­ме­та­ми. (13)Ро­ди­те­ли сами по­ни­ма­ли, что по их сто­пам я не пойду, и даже не на­ме­ка­ли на это.

(14)Какие воз­мож­но­сти у меня име­лись? (15)Уни­вер­си­тет, ин­сти­тут куль­ту­ры и, ко­неч­но же, ме­ди­цин­ский.

(16)Ме­ди­цин­ский мне все­гда нра­вил­ся. (17)Во-пер­вых, там пре­по­да­вал мой лю­би­мый дядя. (18)Во-вто­рых, там учил­ся мой тро­ю­род­ный брат, ко­то­рый мне тоже нра­вил­ся. (19)Но как-то пу­га­ла так на­зы­ва­е­мая ана­то­мич­ка. (20)Я по­ни­мал: даже про­сто войти в зда­ние, где она на­хо­дит­ся, я не смогу.

(21)Тогда я стал хо­дить в ин­сти­тут куль­ту­ры. (22)Слу­шал и смот­рел вы­ступ­ле­ния сту­ден­че­ско­го хора, кон­цер­ты сту­ден­тов эст­рад­но­го от­де­ле­ния, спек­так­ли, по­став­лен­ные и сыг­ран­ные сту­ден­та­ми. (23)Ко­неч­но, я тогда плохо раз­би­рал­ся в этом, но мерт­вен­ную скуку и ужа­са­ю­щую без­ра­дост­ность уви­ден­но­го чув­ство­вал. (24)3апах «ана­то­мич­ки», ка­за­лось, пре­сле­до­вал меня, он ис­хо­дил там от всего: во всех вы­ступ­ле­ни­ях была видна не­нуж­ность про­ис­хо­дя­ще­го. (25)Не­нуж­ность ни­ко­му! (26)Ни вы­сту­па­ю­щим, ни зри­те­лям. (27)Это от­сут­ствие на­деж­ды на ра­дость за­ста­ви­ло меня твёрдо от­ка­зать­ся от мысли по­сту­пить в ин­сти­тут куль­ту­ры.

(28)Но я хотел... (29)Не знаю, чего я хотел. (30)Ни­че­го опре­делённого. (31)Мне хо­те­лось быть сту­ден­том. (32)Хо­те­лось учить­ся не очень труд­но и не очень скуч­но... (33)Хо­те­лось весёлой, ин­те­рес­ной, на­сто­я­щей жизни. (34)Глав­ное — на­сто­я­щей, всем су­ще­ством — жизни.

* Гриш­ко­вец Ев­ге­ний Ва­ле­рье­вич (род. в 1967 г.) — со­вре­мен­ный рос­сий­ский пи­са­тель, дра­ма­тург, ре­жиссёр, актёр, му­зы­кант. Стал из­ве­стен после того, как в 1999 г. был удо­сто­ен на­ци­о­наль­ной те­ат­раль­ной пре­мии «Зо­ло­тая маска». Яв­ля­ет­ся ав­то­ром книг «Ру­баш­ка», «Реки», «Следы на мне», «Ас­фальт».

(1)Меня ждали шест­на­дцать лет... (2)Ужас­но быть позд­ним ребёнком! (3)Я стал дра­го­цен­ным по­дар­ком, как чашка, ко­то­рая, на­ряд­ная и чи­стая, стоит за стек­лом, но из ко­то­рой ни­ко­гда не пьют чай. (4)Позд­не­го ребёнка ждут не до­ждут­ся и, когда на­ко­нец до­жи­да­ют­ся, на­чи­на­ют про­яв­лять к нему такую лю­бовь, такое вни­ма­ние, что ему хо­чет­ся сбе­жать на край света.

(5)Го­во­ря по-чест­но­му, гор­до­стью нашей семьи долж­на быть сест­ра Люд­ми­ла: она кан­ди­дат наук, ра­бо­та­ет в ар­хи­тек­тур­ной ма­стер­ской. (6)А гор­дят­ся все в доме мной. (7)Это не­спра­вед­ли­во.

(8)Чтобы за­мас­ки­ро­вать эту не­спра­вед­ли­вость, отец хва­лит меня как бы в шутку. (9)Даже за трой­ки, при­несённые из школы, меня не ру­га­ют.

– (10)Вот ведь спо­соб­ный какой, а! (11)Со­всем вчера не учил уро­ков, у те­ле­ви­зо­ра сидел, а на трой­ку от­ве­тил!

(12)Ча­стень­ко отец про­сит меня на­пом­нить ему со­дер­жа­ние ки­но­кар­ти­ны или книги, ко­то­рую мы оба чи­та­ли.

– (13)Какая ди­ко­вин­ная па­мять, а! — ра­дост­но го­во­рит он. — (14)Всё пом­нит, будто вчера читал... (15)А я вот всё по­за­был, всё пе­ре­пу­тал!

(16)Мне ка­жет­ся, отец про­сто счаст­лив, что он всё за­бы­ва­ет и пу­та­ет.

(17)На сле­ду­ю­щий день, после того как я сма­зал по фи­зио­но­мии Ко­сти­ку, отец ска­зал:

– (18)Драть­ся, ко­неч­но, не­хо­ро­шо. (19)А всё-таки сме­лый какой, а! (20)Ниже на две го­ло­вы, а пошёл в на­ступ­ле­ние, ре­шил­ся! (21)Такой в огне не сго­рит и в воде не уто­нет!

(22)Вот до чего до­во­дит лю­бовь!

(23)А мне вовсе не нра­вит­ся, что дома меня все вос­хва­ля­ют.

(24)Труд­но разве от­ве­тить на трой­ку? (25)Или за­пом­нить со­дер­жа­ние книги? (26)Кре­тин я, что ли, какой? (27)И по­че­му надо осо­бен­но ра­до­вать­ся, что я «на целых две го­ло­вы» ниже Ко­сти­ка? (28)Хотя на самом деле всего на пол­го­ло­вы.

(29)Отец и мама, мне ка­жет­ся, очень до­воль­ны, что я не­вы­со­кий. (30)Они-то ведь ждали ребёнка и хотят, чтоб я на всю жизнь им остал­ся. (31)Но я не хочу!

(32)Как-то я услы­шал по радио, что, если в семье не­сколь­ко детей, не­хо­ро­шо од­но­го из них вы­де­лять. (33)Я ска­зал об этом ро­ди­те­лям.

– (34)Дру­гой бы гор­дил­ся, что его вы­де­ля­ют, а этот ду­ма­ет о сест­ре. (35)Какой доб­рый, а! — вос­клик­нул отец.

– (36)3начит, лю­бовь и за­бо­та не сде­ла­ли тебя эго­и­стом, — за­клю­чи­ла мама. — (37)Мы очень рады.

(38)Вот вам и всё! (39)Они очень рады. (40)А я?

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и дру­гие, по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)В это утро Динка просну­лась с тре­во­гой на душе и, как толь­ко от­кры­ла глаза, вспом­ни­ла про Ан­дрея, вспом­ни­ла, что се­год­ня, как обыч­но, при­е­дет он, Хо­хо­лок. (2)Надо было хо­ро­шень­ко об­ду­мать, как ска­зать ему, что она, Динка, по­взрос­ле­ла и ни­ко­гда боль­ше не сядет на раму его ве­ло­си­пе­да, не по­едет с ним ка­тать­ся. (3)Ни в лес, ни в поле, ни по длин­ной троп­ке среди моря ко­ло­сьев ржи. (4)Ни­че­го этого боль­ше не будет! (5)Не будет и тайн, рас­ска­зан­ных вер­но­му другу дет­ства Хо­хол­ку.

(6)Тре­вож­но на душе у Динки. (7)Она уже не ду­ма­ет о себе, она ду­ма­ет, как смяг­чить не­за­слу­жен­ную обиду, чтобы об­лег­чить удар. (8)Ей вспо­ми­на­ет­ся, как труд­но было Хо­хол­ку при­об­ре­сти ве­ло­си­пед и с каким тор­же­ством он при­мчал­ся на нём в пер­вый раз. (9)«Те­перь я буду ка­тать тебя каж­дое вос­кре­се­нье!» — ска­зал он тогда. (10)И с тех пор, уже вто­рое лето, каж­дое вос­кре­се­нье он обя­за­тель­но мчал её куда-ни­будь.

(11)Одно толь­ко вос­по­ми­на­ние об этом не­стер­пи­мо му­чи­ло Динку, она ви­де­ла перед собой зна­ко­мые глаза и хо­ро­шо знала: эти умные глаза чи­та­ют в её душе... (12)И об­ма­ны­вать их бес­по­лез­но. (13)Да и как можно об­ма­ны­вать друга?

(14)Ко­неч­но, много мел­ких вы­кру­чи­ва­ний, много дет­ско­го вра­нья лежит на со­ве­сти преж­ней Динки. (15)Но ведь всё это было дру­гое.

(16)А Динка росла, и жизнь ста­ви­ла за­да­чи всё труд­нее, серьёзнее. (17)Эти за­да­чи тре­бо­ва­ли сме­лых ре­ше­ний, но ещё ни разу они не тре­бо­ва­ли от Динки такой жерт­вы — от­ка­зать­ся от од­но­го ради дру­го­го.

(18)Динка молча си­де­ла за сто­лом, рас­се­ян­но улы­ба­лась Лёне, не за­ме­чая, что он давно сле­дит за ней бес­по­кой­ным взгля­дом. (19)«Как я скажу Ан­дрею?» — му­чи­тель­но ду­ма­ла Динка. (20)А в глу­би­не тер­ра­сы стоял Лёня, и серд­це его сдав­ли­ва­ла боль.

(21)Про­сле­див оста­но­вив­ший­ся взгляд Динки, Лёня уви­дел въез­жа­ю­щий с до­ро­ги ве­ло­си­пед.

– (22)Не го­во­ри ему ни­че­го, — сжи­мая хо­лод­ную руку по­дру­ги, быст­ро ска­зал Лёня. — (23)Слы­шишь меня?..

– (24)Слышу, — про­шеп­та­ла Динка, и губы её дрог­ну­ли. — (25)Я, ко­неч­но, всё по­ни­маю, Лёня... (26)Нас было трое дру­зей. (27)А те­перь долж­но быть двое! (28)И из нас троих нель­зя об­ма­нуть ни­ко­го!

* Осе­е­ва-Хмелёва Ва­лен­ти­на Алек­сан­дров­на (1902—1969 гг.) — дет­ская пи­са­тель­ни­ца. Са­мы­ми из­вест­ны­ми её про­из­ве­де­ни­я­ми стали по­ве­сти «Динка», «Динка про­ща­ет­ся с дет­ством».

(1)В командировки мама и отец ездили очень часто: они вместе проектировали заводы, которые строились где-то очень далеко от нашего города. (2)Я оставался с бабушкой — маминой мамой.

(3)В неблагополучных семьях родители, уехав из дому, вообще не присылают писем, в благополучных пишут примерно раз или два в неделю — мы с бабушкой получали письма каждый день. (4)Мои родители соблюдали строгую очерёдность: одно письмо — от отца, другое — от мамы. (5)Порядок ни разу не нарушился. (6)В конце письма неизменно стояла дата, а чуть пониже было написано: «8 часов утра». (7)Значит, отец и мама писáли после своей утренней пробежки и перед работой.

– (8)Фантастика! — сказала однажды бабушка. — (9)Хоть бы раз перепутали очередь!..

(10)Я не мог понять: восторгается она моими родителями или в чём-то их упрекает? (11)Это было отличительной бабушкиной чертой: по её тону часто нельзя было определить, шутит она или говорит всерьёз, хвалит или высмеивает. (12)Я-то восхищался ими, поскольку мы часто восхищаемся поступками, на которые сами не способны.

(13)Конечно, бабушка была счастлива за свою дочь, гордилась её мужем, то есть моим отцом, но она, как и я, редко следовала тем правилам, к которым нас с ней стремились приучить.

(14)Например, мама и отец старались закалить нас. (15)Но мы с бабушкой не желали обливаться ледяной водой и вставать по воскресеньям ещё раньше, чем в будни, чтобы идти на лыжах или в поход. (16)Мы сознавали, что нечётко делаем гимнастику.

(17)Вообще, мои родители то и дело обвиняли нас обоих в нечёткости: мы нечётко сообщали, кто и когда звонил маме или отцу по телефону, нечётко соблюдали режим дня.

(18)Проводив маму с отцом в очередную командировку, мы с бабушкой тут же, как заговорщики, собирались на экстренный совет. (19)Невысокая, сухонькая, с коротко подстриженными волосами, бабушка напоминала озорного мальчишку. (20)А этот мальчишка, как говорили, сильно смахивал на меня. (21)И не только внешне.

– (22)Ну-с, сколько денег откладываем на кино? — спрашивала бабушка.

– (23)Побольше! — говорил я.

(24)И бабушка, любившая ходить в кино, как и я, откладывала побольше, а деньги потом экономились на обедах.

(25)По мнению родителей, мы с бабушкой поступали неразумно и были неправильными людьми, и это нас объединяло.

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и дру­гие, по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)Толя осени не любил. (2)Не любил за то, что опа­да­ли ли­стья и «реже сол­ныш­ко бли­ста­ло», а боль­ше всего за то, что осе­нью часто шли дожди и мама не пус­ка­ла его на улицу.

(3)Но вот на­сту­пи­ло такое утро, когда все окна были в из­ви­ли­стых во­дя­ных до­рож­ках, а дождь за­ко­ла­чи­вал и за­ко­ла­чи­вал что-то в крышу... (4)Но мама не удер­жи­ва­ла Толю дома, а даже по­то­рап­ли­ва­ла. (5)И Толя по­чув­ство­вал, что те­перь он со­всем боль­шой: папа тоже ходил на ра­бо­ту

в любую по­го­ду!

(6)Мама вы­ну­ла из шкафа зон­тик и белый плащ, ко­то­рый Толя тай­ком на­де­вал вме­сто ха­ла­та, когда они с ре­бя­та­ми иг­ра­ли в док­то­ров.

– (7)Ты куда? — уди­вил­ся Толя.

– (8)Тебя про­во­жу.

– (9)Меня... про­во­жать? (10)Что ты?

(11)Мама вздох­ну­ла и по­ло­жи­ла при­го­тов­лен­ные вещи об­рат­но в шкаф.

(12)Толе очень нра­ви­лось бе­жать в школу под дождём. (13)Один раз он обер­нул­ся и вдруг на дру­гой сто­ро­не улицы уви­дел маму. (14)На улице было много пла­щей и зон­ти­ков, но маму он узнал сразу. (15)А она, за­ме­тив, что Толя обер­нул­ся, спря­та­лась за углом ста­ро­го двух­этаж­но­го дома.

(16)«Пря­чет­ся!» — сер­ди­то по­ду­мал Толя. (17)И по­бе­жал ещё быст­рей, чтоб мама не взду­ма­ла до­го­нять его.

(18)Возле самой школы он обер­нул­ся ещё раз, но мамы уже не было.

(19)«Вер­ну­лась», — с об­лег­че­ни­ем по­ду­мал он.

(20)На тор­же­ствен­ной ли­ней­ке уче­ни­ки стро­и­лись по клас­сам. (21)Мо­ло­дая учи­тель­ни­ца про­вор­но сма­хи­ва­ла с лица мок­рые пряд­ки волос и кри­ча­ла:

– (22)Пер­вый «В»! (23)Пер­вый «В»!

(24)Толя знал, что пер­вый «В» — это он. (25)Учи­тель­ни­ца по­ве­ла ребят на четвёртый этаж.

(26)Ещё дома Толя решил, что ни за что не сядет за парту с дев­чон­кой. (27)Но учи­тель­ни­ца, слов­но шутя, спро­си­ла его: — (28)Ты, на­вер­ное, хо­чешь сесть с Чер­но­вой, да?

(29)И Толе по­ка­за­лось, будто он и прав­да все­гда меч­тал си­деть рядом с Чер­но­вой.

(30)Учи­тель­ни­ца рас­кры­ла жур­нал и на­ча­ла пе­ре­клич­ку. (31)После пе­ре­клич­ки она ска­за­ла:

– (32)Орлов, при­крой, по­жа­луй­ста, окно.

(33)Толя сразу вско­чил и подошёл к окну, но до­тя­нуть­ся до ручки ему было не­лег­ко. (34)Он при­под­нял­ся и вдруг замер на цы­поч­ках: за окном он не­ожи­дан­но уви­дел маму. (35)Она сто­я­ла, держа в руках сло­жен­ный зон­тик, не об­ра­щая вни­ма­ния на дождь, ко­то­рый сте­кал с плаща, и мед­лен­но во­ди­ла гла­за­ми по окнам школы: мама, на­вер­но, хо­те­ла уга­дать, в каком клас­се сидит её Толя.

(36)И тут он не смог рас­сер­дить­ся. (37)На­о­бо­рот, ему за­хо­те­лось вы­су­нуть­ся на улицу, по­ма­хать маме и гром­ко, чтобы не за­глу­шил дождь, крик­нуть: (38)«Не вол­нуй­ся! (39)Не вол­нуй­ся, ма­моч­ка... (40)Всё хо­ро­шо!» (41)Но крик­нуть он не мог, по­то­му что на уроке кри­чать не по­ла­га­ет­ся.

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и др., по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)В школе я дру­жи­ла с Лялей Ива­шо­вой и Машей За­вья­ло­вой.

(2)Маша умела всё: ри­со­вать, петь, хо­дить на руках. (3)Со­рев­но­вать­ся с ней было бес­смыс­лен­но, как с Лео­нар­до да Винчи. (4)Учи­те­ля могли бы ста­вить ей пятёрки, не вы­зы­вая к доске. (5)Она бес­по­щад­но экс­пе­ри­мен­ти­ро­ва­ла на себе самой: то вы­ду­мы­ва­ла причёску, ко­то­рую впол­не можно было вы­дви­нуть на пре­мию по раз­де­лу ар­хи­тек­тур­ных со­ору­же­ний, то изоб­ре­та­ла юбку с таким ко­ли­че­ством скла­док, что на ней хо­те­лось сыг­рать, как на гар­мо­ни.

(6)Маша со­чи­ня­ла стихи и за­бы­ва­ла их на тет­рад­ных об­лож­ках, на про­мо­каш­ках. (7)Я со­би­ра­ла чет­ве­ро­сти­шия, ста­ви­ла внизу даты, пря­та­ла их, сбе­ре­гая для потом­ства, а мно­гие пом­ни­ла на­и­зусть.

(8)С мо­цар­тов­ской лёгко­стью Маша пе­ре­ла­га­ла свои стихи на му­зы­ку и ис­пол­ня­ла их под ги­та­ру.

(9)Лицо её было по­движ­ным, как у кло­у­на: она и им рас­по­ря­жа­лась без на­ту­ги. (10)Разо­ча­ро­ва­ние, вос­торг, изум­ле­ние — все эти чув­ства сме­ня­ли друг друга, не остав­ляя места не­опре­делённо­сти. (11)От­сут­ствие од­но­об­ра­зия и было Ма­ши­ным об­ра­зом.

(12)Никто не счи­тал Машу чем­пи­он­кой клас­са по «мно­го­бо­рью», так как она ни с кем не бо­ро­лась, по­сколь­ку её пер­вен­ство было бес­спор­ным.

(13)Во всём, кроме жен­ствен­но­сти и кра­со­ты: тут пер­вой счи­та­лась Ляля.

(14)Кра­си­вые жен­щи­ны даже во сне не за­бы­ва­ют, что они кра­си­вы. (15)Кра­са­ви­цы при­вы­ка­ют к жерт­вен­но­му по­кло­не­нию и уже не могут без него об­хо­дить­ся. (16)Ляля вос­хищённых взо­ров не за­ме­ча­ла, и они от этого ста­но­ви­лись ещё вос­хищённее.

(17)Мне самой от по­клон­ни­ков не при­хо­ди­лось обо­ро­нять­ся — и я обо­ро­ня­ла от них Лялю.

– (18)Не живи чужой жиз­нью! — уго­ва­ри­ва­ла меня мама, видя это.

(19)Маше су­ли­ли чин ака­де­ми­ка, Ляле — по­ко­ри­тель­ни­цы силь­но­го пола и со­зда­тель­ни­цы счаст­ли­вой семьи, а я про­сто была их по­дру­гой. (20)Мне ни­че­го не су­ли­ли.

(21)Я гор­ди­лась Ля­ли­ной кра­со­той и Ма­ши­ны­ми та­лан­та­ми более гром­ко, чем соб­ствен­ны­ми до­сто­ин­ства­ми, имен­но по­то­му, что эти до­сто­ин­ства были всё-таки не моими: в не­скром­но­сти меня об­ви­нить не могли.

– (22)Ты про­дол­жа­ешь жить чужой жиз­нью, вос­тор­га­ешь­ся не сво­и­ми успе­ха­ми, — кон­ста­ти­ро­ва­ла мама.

– (23)Это, по-тво­е­му, плохо? — уди­ви­лась я.

– (24)Сиять отражённым све­том? — (25)Она за­ду­ма­лась и по­вто­ри­ла то, что я уже слы­ша­ла от неё:

– Смот­ря чьим све­том!

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и др., по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)Как толь­ко у нас с Паш­кой по­яв­лял­ся какой-ни­будь за­мы­сел, не­из­мен­но ока­зы­ва­лось, что в про­шлом кто-то уже опе­ре­дил нас. (2) Нель­зя же за­но­во изоб­ре­тать самолёт, если его давно изоб­ре­ли, или от­кры­вать новые стра­ны, если всё уже прой­де­но вдоль и поперёк! (3)Вы­хо­ди­ло, что мы ро­ди­лись слиш­ком позд­но и пути к славе для нас за­кры­ты.

(4)Я вы­ска­зал­ся в этом смыс­ле дома, но мать, удивлённо по­смот­рев на меня, ска­за­ла:

– (5)Экий ты, ока­зы­ва­ет­ся, ещё ду­ра­чок!.. (6)Иди вон на ого­ро­де славу за­ра­ба­ты­вай...

(7)Пашка за­ме­тил:

– (8)По­че­му это ма­те­ри, как пра­ви­ло, детей любят, а не по­ни­ма­ют? (9)Вот рань­ше было: (10)«Бла­го­слов­ляю тебя, сын мой, на по­двиг...». (11)А тут — на ого­род!..

(12)Пашка хочет быть как Циол­ков­ский и все­гда что-ни­будь изоб­ре­та­ет. (13)Он по­стро­ил ма­ши­ну, чтобы на­ли­вать воду в ко­ло­ду для ко­ро­вы. (14)Ма­ши­на, прав­да, сама воду на­ли­вать не могла; зато если на­лить вёдрами, то потом до­ста­точ­но на­жать же­лез­ный рычаг, чтобы бо­чо­нок опро­ки­нул­ся и по­ло­ви­на воды по­па­ла в ко­ло­ду.

(15)Мать по­ру­ги­ва­ла Пашку за то, что он на­го­ро­дил у ко­лод­ца вся­ких палок, од­на­ко всё об­хо­ди­лось. (16)Но од­на­ж­ды Паш­кин отец в су­мер­ки на­сту­пил на рычаг, и его ока­ти­ло с го­ло­вы до ног. (17)Он тут же из­ло­мал Паш­ки­ну «ме­ха­ни­ку» и задал бы са­мо­му изоб­ре­та­те­лю, да тот убе­жал.

(18)У меня нет при­стра­стия к тех­ни­ке — мне боль­ше нра­вит­ся чи­тать. (19)Но все книги, какие я мог до­стать, уже чи­та­ны-пе­ре­чи­та­ны, и я по­про­бо­вал на­пи­сать свою.

(20)Я вы­про­сил у отца боль­шую кон­тор­скую книгу, вывел на об­лож­ке: «(21)Ле­то­пись. (22)Древ­няя, сред­няя и новая ис­то­рия де­рев­ни Тыжи, сочинённая Н.И. Бе­ре­зи­ным».

(23)Вна­ча­ле опи­са­ние де­рев­ни шло глад­ко. (24)Но после слов: «За­ло­же­на де­рев­ня в...» — на­ча­лись за­труд­не­ния. (25)Ос­но­ва­ние де­рев­ни от­но­си­лось, ко­неч­но, к древ­ней ис­то­рии, но ни­ка­ких древ­но­стей мне об­на­ру­жить не уда­лось.

(26)Ни­че­го, к со­жа­ле­нию, не вышло и со сред­ней ис­то­ри­ей. (27)Дед Савва, к ко­то­ро­му я при­стал с рас­спро­са­ми, от­мах­нул­ся:

– (28)Какая, к ле­ше­му, у нашей де­рев­ни ис­то­рия! (29)Бе­до­ва­ли в этой ча­що­бе — вот и вся ис­то­рия.

(30)Ис­то­рия Тыжи оста­лась не­на­пи­сан­ной, но в де­рев­не меня те­перь зовут не иначе как «Коль­ка-ле­то­пи­сец»...

(31)Да, мы могли бы уди­вить мир, но пока не знали чем.

* Дубов Ни­ко­лай Ива­но­вич (1910—1983 гг.) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель. Автор пьес «У по­ро­га», «На­сту­па­ет утро», по­ве­стей «На краю земли», «Огни на реке», «Небо с ов­чин­ку» и др., ро­ма­на «Горе од­но­му». В ос­нов­ном его про­из­ве­де­ния осве­ща­ют ост­рые про­бле­мы, пе­ре­лом­ные со­бы­тия в жизни мо­ло­до­го че­ло­ве­ка.

(1)Ребята ушли со двора, собирают походное снаряжение. (2)Остался один Гоша. (3)Дежурит у подъезда и ждёт кого-то...

(4)Вот наконец она появилась. (5)Загадочное существо тринадцати лет, невероятная красавица с улыбкою до ушей, с золотыми глазами, с тонюсенькой талией. (6)Верочка.

– (7)Привет, — говорит Верочка и поёживается. — (8)Холодно ещё... (9)Дай куртку.

(10)Гоша накидывает ей на плечи курточку, остаётся в одной майке, и кожа на его руках покрывается пупырышками.

– (11)Тебе отец из Англии чего-нибудь привёз?

– (12)Ага. (13)Вот, смотри, транзистор.

– (14)А матери привёз чего-нибудь? (15)Духи, например? (16)Принеси посмотреть.

– (17)Но как же я... (18)Вера, мне же... (19)Ну, неудобно...

– (20)Тогда становись на голову. (21)Ну?!

– (22)Брось, Верк... (23)Не надо...

– (24)Сейчас же встань на голову!

– (25)Ну, пожалуйста... (26)Гоша подходит к стене, опускается на четвереньки и после нескольких неудачных попыток делает стойку. (27)Верочка наблюдает за ним сурово, как тренер.

– (28)Кто главный? — спрашивает она.

– (29)Ну, ты...

– (30)Перевернись. (31)И тащи духи. (32)А то заставлю стоять на голове целый день!

(33)Вытирая ладони о свою майку, Гоша топчется беспомощно, моргает, но Верочка неумолима. (34)И тогда, отдав ей транзистор, Гоша плетётся к себе в квартиру.

(35)Торопливые шаги на лестнице, голоса: выбегают на двор Серёжка и Павлик, одноклассники Гоши, с удочками и с какой-то картонной, но грозного вида трубой.

– (36)Это ракета, — сообщает Серёжка внушительно. — (37)В лесу запустим.

(38)Верочка снисходительно наблюдает, как мальчишки возятся с ракетой, как бережно кладут её на ступеньки подъезда, а сами отправляются за рюкзаками.

(39)Дождавшись, когда мальчишки скрылись на лестнице, выходит на двор Гоша. (40)Оглядывается, протягивает Верочке голубой блестящий флакон.

(41)Гоша немного сердит: он не хотел брать этот флакон, выносить его потихоньку, но Верочка заставила. (42)Ей, видите ли, своя прихоть дороже. (43)И Гоша теперь сердит и почти свысока разговаривает с Верочкой: (44)«На, смотри, если хочется...»

(45)Верочка понимает его состояние. (46)И ей не нравится, что Гоша разговаривает свысока. (47)Лицо у Верочки становится задумчивое. (48)Она склоняет голову набок, прищуривается. (49)Прежде, года три назад, с таким выражением Верочка кидалась драться (и дралась почище мальчишек). (50)Теперь она не дерётся. (51)Есть другие способы.

(52)Она нехотя берёт голубой флакон.

– (53)Так, понятно… (54)А спички у тебя есть?

– (55)Спички?.. (56)Ну, в куртке... посмотри в кармане.

– (57)Ага. (58)Теперь поджигай этот хвост! — (59)Верочка показывает на оставленную мальчишками ракету.

– (60)Зачем?.. — ничего не соображая, бормочет Гоша. — (61)Что это?

– (62)Бомба. (63)Пусть бабахнет.

– (64)Ну!.. — растерянно бормочет Гоша. — (65)Это...

– (66)Кто главный?

– (67)Верка, перестань!

– (68)Ах, так? — (69)Вера чиркает спичкой и подносит огонёк к ракетному хвосту. (70)Наконец что-то зашипело, заскворчало, как масло на сковородке...

– (71)Верка! (72)Отойди!..

(73)Верочка демонстративно стоит над чадящей картонной трубой. (74)И тут я вижу начало подвига, его свершение и конец. (75)Гоша, оцепеневший от ужаса Гоша, прижавшийся к стене с перекошенным лицом, тихий, застенчивый и боязливый Гоша вдруг отталкивает Верочку и — плашмя, животом — падает на ракету.

* Шим Эдуард Юрьевич (Эдуард Юрьевич Шмидт) (1930—2006 гг.) — русский писатель, драматург, автор нескольких сборников рассказов для детей и взрослых.

(1)Ещё в детском саду Олег выучил песенку «В лесу родилась ёлочка». (2)С неё-то и начались неприятности. (3)Бабушка решила, что у внука замечательный слух и что «с таким абсолютным слухом абсолютно необходимо учиться музыке».

(4)Олега торжественно и шумно повели на экзамен в музыкальную школу. (5)А обратно привели тихо и растерянно: педагоги не обнаружили у мальчика музыкальных способностей.

(6)Бабушка очень огорчилась, но потом сказала, что первый провал внука как раз говорит о его незаурядном даровании: Шаляпина в молодости тоже не приняли в хор.

(7)Бабушка хорошо знала историю музыки. (8)Она даже сама играла на рояле, а в молодости мечтала стать пианисткой. (9)Но мечты эти не сбылись, и теперь Олег должен был преуспеть в искусстве сразу за двоих: за себя и за бабушку.

(10)Когда-то бабушка была бухгалтером, и, когда наступала пора годовых финансовых отчётов, старые сослуживцы приходили к Анне Степановне за помощью. (11)Сослуживцы любили бабушку, они говорили, что с ней вместе из бухгалтерии ушла музыка: бабушка постоянно что-нибудь напевала.

(12)Олег тоже любил бабушку, поэтому согласился учиться музыке. (13)Была куплена виолончель, и Олег начал ходить в музыкальный кружок.

(14)В отличие от бабушки, отец хотел, чтобы Олег стал в будущем толковым инженером.

– (15)Ты хочешь, чтобы он повторил твой путь, — говорила

бабушка. — (16)Но пойми наконец: у него другое призвание. (17)Смычок — вот что он будет держать в руках всю жизнь!

(18)Однако часто по вечерам Олег держал в руках и рубанок, и напильник, и плоскогубцы, что очень тревожило бабушку.

– (19)Смотри, надо беречь руки! (20)Вся твоя судьба — в твоих

руках! (21)Вернее сказать, в твоих пальцах.

– (22)3наю, бабушка, — добродушно соглашался Олег. — (23)Вот

я их и развиваю. (24)Так в музыкальном кружке советуют: строгайте,

говорят, пилите! (25)Это тоже искусство!

(26)«Может быть, это новые методы музыкального воспитания?» — рассуждала бабушка.

(27)Все этажерки и книжные полки в доме были сделаны руками Олега. (28)Когда собирались гости, бабушка потихоньку, тайком от внука, хвасталась:

– Всё он!.. (29)Своими руками!

(30)И потом во всеуслышание, чтобы слышал Олег, восклицала:

– Но главное, конечно, музыка! (31)Он будет музыкантом!

* Алек­син Ана­то­лий Ге­ор­ги­е­вич (род. в 1924 г.) — пи­са­тель, дра­ма­тург. Его про­из­ве­де­ния, такие как «Мой брат иг­ра­ет на клар­не­те», «Дей­ству­ю­щие лица и ис­пол­ни­те­ли», «Тре­тий в пятом ряду» и др., по­вест­ву­ют глав­ным об­ра­зом о мире юно­сти.

(1)Он рас­тя­па, этот Вовка. (2)Олег же его пре­ду­пре­ждал! (3)Де­ре­вен­ские ре­бя­та хо­ро­шие, но их надо ав­то­ри­те­том брать, после этого они ста­нут дру­зья­ми — во!

(4)А с ав­то­ри­те­том вот что вышло.

(5)Олег-то в Оль­шан­ке сто раз был. (6)Он толь­ко вылез из ав­то­бу­са, и к нему сразу ки­ну­лись маль­чиш­ки: Мин­тин, Витёк и Егор­ка. (7)Рас­хва­та­ли вещи и по­нес­ли к дому его родни.

(8)А у са­мо­го дома на Вовку пошёл какой-то си­во­бо­ро­дый козёл. (9)Чего козёл Сивка от Вовки хотел, не­из­вест­но, и Вовка на вся­кий слу­чай по­пя­тил­ся, спо­ткнул­ся и шлёпнул­ся прямо в грязь.

(10)Витёк и Мин­тин ка-ак за­хо­хо­чут, за ними — самый ма­лень­кий — Егор­ка. (11)А Вовка от стыда готов был про­ва­лить­ся сквозь землю.

(12)После обеда Мин­тин с Вить­ком по­ве­ли ком­па­нию в лес в свой «фир­мен­ный» ма­лин­ник.

(13)Вска­раб­кав­шись на обрыв по узень­кой тропе, они очу­ти­лись на за­бро­шен­ной вы­руб­ке. (14)Это и был ма­лин­ник: запах ма­ли­ны, жара и шме­ли­ное жуж­жа­ние...

(15)Когда на­елись ма­ли­ны, по­вер­ну­ли назад и по до­ро­ге ре­ши­ли зайти в ста­рый парк.

(16)Одна из аллей шла в самый глу­хой угол парка. (17)Там сто­я­ла быв­шая бар­ская кон­то­ра, ко­то­рая смот­ре­ла на про­хо­жих пу­га­ю­ще чёрными пу­сты­ми ок­на­ми.

(18)Солн­це уже кло­ни­лось к за­ка­ту, и было со­всем по-ве­чер­не­му.

– (19)Здесь чёрт живёт, — не­ожи­дан­но ска­зал Мин­тин, — это все наши ста­ри­ки знают.

– (20)Там, — ука­зал паль­цем в небо Олег, — кос­мо­нав­ты круг­ло­су­точ­но вка­лы­ва­ют, а у вас — черти!

(21)Олег пих­нул Вовку ко­ле­ном и гу­ба­ми по­ка­зал: «Ав­то­ри­тет!..» (22)А вслух ска­зал:

– (23)Вовка, сходи в раз­вед­ку и вы­ве­ди этого чёрта на чи­стую воду.

(24)Вовка по­мор­щил­ся… (25)А может, прав­да там кто-ни­будь есть?

– (26)Я с тобой пойду! — за­кри­чал Егор­ка.

– (27)Вдвоём и дурак схо­дит, — от­ре­зал Олег. — (28)Или ты один иди, или я один.

– (29)Ладно, пошёл я, — ска­зал Вовка.

(30)Он по­ни­мал: Олег точно уж пойдёт вме­сто него, но тогда — хоть в дру­гую школу уходи.

(31)Вовка мед­лен­но за­ша­гал к чёрному входу и замер. (32)Он за­жму­рил глаза, до­счи­тал до пяти и вошёл. (33)Его охва­ти­ла хо­лод­ная, как вода, тьма. (34)Серд­це сту­ча­ло у са­мо­го горла... (35)Но глаза по­не­мно­гу при­вык­ли, и тьма не­мно­го рас­се­я­лась. (36)Он гля­нул в самый тёмный угол — прямо на него смот­ре­ли жут­кие зо­ло­тые глаза. (37)Ох и взвизг­нул он, а потом за­сме­ял­ся мел­ким, как дрожь, сме­хом и пошёл на эти глаза, ведь он раз­гля­дел под ними зна­ко­мую сивую бо­ро­ду.

– (38)Сивка, — с об­лег­че­ни­ем про­изнёс Вовка.

– (39)Мо­ло­ток, ста­рик! (40)Те­перь ты ле­ген­да, Мин­тин по всей де­рев­не раз­несёт, — как-то даже с за­ви­стью ска­зал Олег.

– (41)А, пу­стя­ки, глав­ное, мы Сивку домой при­ве­ли, — от­ве­тил Вовка и не­мно­го, ко­неч­но, со­врал.

(42)Но он рад был про­ис­ше­ствию, по­то­му что Витёк его за­ува­жал и Сивка ока­зал­ся Сив­кой, а не чем-то вроде...

* Од­но­ра­лов Вла­ди­мир Ива­но­вич (род. в 1946 г.) — орен­бург­ский поэт, про­за­ик, пуб­ли­цист и дет­ский пи­са­тель.

(1)Пре­жде чем уви­деть Наилю, я услы­шал её голос. (2)Он по­ра­зил меня, за­ста­вил серд­це бить­ся чаще, чем обыч­но. (3)У всех людей в го­ло­се зву­чит одна стру­на, а в её го­ло­се как бы слы­ша­лись две: одна зву­ча­ла низко, густо, а дру­гая - вы­со­ко, тонко. (4)Эти неж­ные стру­ны то зву­ча­ли по­рознь, то пе­ре­ме­жа­лись, то сли­ва­лись и зву­ча­ли вме­сте едва за­мет­ной дро­жью. (5)Самые про­стые слова, когда она их про­из­но­си­ла, ме­ня­лись в своём зна­че­нии, и ка­за­лось, что во­об­ще слы­шишь их в пер­вый раз. (6)Голос об­нов­лял слова, на­пол­нял теп­лом.

(7)Я услы­шал голос Наили и пред­ста­вил себе её: во­ло­сы долж­ны быть тёмными, глаза — с уголь­ка­ми в се­ре­ди­не, губы — чуть при­пух­шие, с едва за­мет­ны­ми тре­щин­ка­ми от воды и ветра. (8)Вме­сте с её го­ло­сом до меня до­ле­та­ло её ды­ха­ние, по­хо­жее на ше­лест лист­вы, когда пахнёт ветер. (9)Когда голос её умол­кал, я бо­ял­ся, что он не за­зву­чит снова — вос­па­рит и умчит­ся, как птица. (10)Мне хо­те­лось, чтоб он зву­чал вечно и никто, кроме меня, его не слы­шал бы.

(11)Она си­де­ла на при­бреж­ном песке, под­жав ноги и упер­шись под­бо­род­ком в ко­ле­ни. (12)Она си­де­ла не­по­движ­но, может быть, даже усну­ла. (13)Я сде­лал боль­шой круг, обошёл её, чтобы по­смот­реть, не спит ли она. (14)Её глаза так со­сре­до­то­чен­но смот­ре­ли в одну точку, что я по­ду­мал: она видит сон с от­кры­ты­ми гла­за­ми.

(15)У неё были тёмные глаза и, когда Наиля щу­ри­лась, ста­но­ви­лись со­всем чёрными. (16)Когда же солн­це не све­ти­ло в лицо и она от­кры­ва­ла глаза ши­ро­ко, вся чер­но­та со­би­ра­лась в ма­лень­кие точки. (17)Глаза её бле­сте­ли, как от слёз, хотя она не пла­ка­ла.

(18)И вдруг она ото­рва­лась от сво­е­го сна, под­ня­ла глаза и ска­за­ла:

– (19)А я тебя знаю.

– (20)Ты меня зна­ешь? — (21)Я хотел за­кри­чать от ра­до­сти, со­вер­шить что-то не­мыс­ли­мое.

– (22)Мы же учим­ся в одной школе. (23)Разве ты меня не видел?

– (24)Не видел!

– (25)Какой ты не­вни­ма­тель­ный, — ска­за­ла она.

– (26)Я слы­шал твой голос... (27)Я услы­шал твой голос, — ска­зал я.

– (28)Ты узнал меня по го­ло­су?

– (29)Нет, дру­гое... (30)Я хотел узнать тебя из-за го­ло­са.

– (31)Тебе по­нра­вил­ся мой голос?

(32)По­нра­вил­ся! (33)Это было не то слово. (34)Этот голос пол­но­стью за­хва­тил власть надо мной!

(35)И вдруг я ска­зал:

– (36)Ты мо­жешь про­чи­тать на­и­зусть таб­ли­цу умно­же­ния?

(37)Моя не­ожи­дан­ная прось­ба за­ста­ла её врас­плох.

– (38)Смеёшься?

– (39)Нет, серьёзно. (40)Я буду слу­шать твой голос.

(41)Наиля по­смот­ре­ла на меня при­сталь­но, по­ка­ча­ла го­ло­вой. (42)Она не могла по­нять, а я не мог объ­яс­нить ей, что её голос менял зна­че­ние слов и самые обык­но­вен­ные слова зву­ча­ли как толь­ко что рождённые. (43)И таб­ли­ца умно­же­ния пре­вра­ща­лась в стихи.

* Яко­влев Юрий Яко­вле­вич (1923—1996) — пи­са­тель и сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)На столе в ком­на­туш­ке ле­жа­ли дра­ные-пе­ре­дра­ные книги, и мне над­ле­жа­ло, поль­зу­ясь клеем, пач­кой па­пи­рос­ной бу­ма­ги, га­зе­та­ми и цвет­ны­ми ка­ран­да­ша­ми, скле­и­вать рва­ные стра­ни­цы, при­креп­лять к се­ре­дин­ке ото­рван­ные, укреп­лять ко­ре­шок и об­лож­ку, а потом обёрты­вать книгу га­зе­той, на ко­то­рую сле­до­ва­ло при­кле­ить кусок чи­стой бу­ма­ги с кра­си­во, пе­чат­ны­ми бук­ва­ми, на­пи­сан­ны­ми на­зва­ни­ем и фа­ми­ли­ей ав­то­ра.

(2)«Оде­тую» мной книгу Жит­ко­ва «Что я видел» Та­тья­на Львов­на при­зна­ла об­раз­цо­вой, и я, уеди­нив­шись в биб­лио­теч­ных ку­ли­сах, мно­жил, вдох­новлённый по­хва­лой, свои об­раз­цы.

(3)Бла­го­го­вей­ная ти­ши­на, за­па­хи книг ока­зы­ва­ли на меня ма­ги­че­ское дей­ствие. (4)На моём счету чис­ли­лось пока что ни­чтож­но мало про­чи­тан­но­го, зато вся­кий раз имен­но в этой ти­ши­не книж­ные герои ожи­ва­ли в моём во­об­ра­же­нии! (5)Не дома, где мне никто не мешал, не в школе, где все­гда в изоби­лии при­хо­дят по­сто­рон­ние мысли, не по до­ро­ге домой или из дома, когда у вся­ко­го че­ло­ве­ка есть мно­же­ство спо­со­бов по­ду­мать о раз­ных раз­но­стях, а вот имен­но здесь, в ти­ши­не за­кут­ка, ярко и зримо пред­ста­ва­ли пе­ре­до мной рас­цве­чен­ные, ожив­шие сцены, и я пре­вра­щал­ся в самых не­ожи­дан­ных ге­ро­ев.

(6)Кем я толь­ко не был!

(7)И Фи­липком из рас­ска­за графа Льва Тол­сто­го, прав­да, я при этом за­ме­ча­тель­но и с вы­ра­же­ни­ем умел чи­тать, и, когда учи­тель в рас­ска­зе пред­ла­гал мне от­крыть бук­варь, я шпа­рил все слова под­ряд, без оши­бок, при­во­дя в не­до­уме­ние и ребят в клас­се, и учи­те­ля, и, на­вер­ное, са­мо­го графа, по­то­му что весь его рас­сказ по моей воле по­ра­зи­тель­но ме­нял­ся. (8)А я улы­бал­ся и въявь, и в своём во­об­ра­же­нии и, как ма­лень­кий Фи­лип­ок, ути­рал мок­рый от вол­не­ния лоб боль­шой шап­кой, на­ри­со­ван­ной на кар­тин­ке.

(9)Я пред­став­лял себя и ца­ре­ви­чем, сыном Гви­до­на, и менял дей­ствие сказ­ки Пуш­ки­на, по­то­му как по­сту­пал, на мой взгляд, ра­зум­нее: тяп­нув в нос или щёку сва­тью и бабу Ба­ба­ри­ху, я при­ле­тал к отцу, обо­ра­чи­вал­ся самим собой и объ­яс­нял не­ра­зум­но­му, хоть и доб­ро­му, Гви­до­ну, что к чему в этой за­тя­нув­шей­ся ис­то­рии.

(10)Или я пред­став­лял себя Гав­ро­шем и сви­стел, из­де­ва­ясь над сол­да­та­ми, на самом верху бар­ри­ка­ды. (11)Я от­би­вал чечётку на каком-то ста­ром та­бу­ре­те, по­ка­зы­вал нос вра­гам, а пули жуж­жа­ли рядом, и ни одна из них не за­де­ва­ла меня, и меня не уби­ва­ли, как Гав­ро­ша, я от­сту­пал вме­сте с по­след­ни­ми ком­му­на­ра­ми, пря­тал­ся в про­ход­ных дво­рах. (12)Потом я ехал в род­ной город и ока­зы­вал­ся здесь, в биб­лио­теч­ном за­кут­ке, и от меня ещё пахло по­ро­хом па­риж­ских сра­же­ний.

(13)Со­чи­няя ис­прав­лен­ные сю­же­ты, я за­ми­рал, глаза мои, на­вер­ное, оста­нав­ли­ва­лись, по­то­му что, если фан­та­зия на­ка­ты­ва­ла на меня при сви­де­те­лях, я пе­ре­хва­ты­вал их удивлённые взгля­ды, — одним сло­вом, во­об­ра­жая, я не толь­ко ока­зы­вал­ся в дру­гой жизни, но ещё и ухо­дил из этой.

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич (род. в 1935 г.) — пи­са­тель, жур­на­лист, пред­се­да­тель Рос­сий­ско­го дет­ско­го фонда. Осо­бое вни­ма­ние в своих про­из­ве­де­ни­ях пи­са­тель уде­ля­ет роли семьи и школы в вос­пи­та­нии ребёнка, в фор­ми­ро­ва­нии его ха­рак­те­ра.

(1)Все мамы раз­ные: мо­ло­дые, кра­си­вые, седые и устав­шие, доб­рые и стро­гие. (2)Но до самой ста­ро­сти они оста­ют­ся для нас всё теми же ма­ма­ми. (3)Ведь и взрос­ло­му че­ло­ве­ку, так же как и ребёнку, нужен мамин совет. (4)Толь­ко мама, невзи­рая ни на что, под­дер­жит в любых хо­ро­ших на­чи­на­ни­ях, а ино­гда и вы­ру­чит в труд­ную ми­ну­ту, про­стит тебе любую ошиб­ку и не­уда­чу, гру­бое слово и не­по­ни­ма­ние. (5)Толь­ко вздохнёт ти­хонь­ко, смахнёт украд­кой слезу с груст­ных глаз и... про­стит тебя.

(6)Ведь серд­це ма­те­ри без­дон­но. (7)Ведь серд­це ма­те­ри спо­соб­но про­стить тебе всё на свете. (8)Вдруг вспом­ни­лось сти­хо­тво­ре­ние Би­рю­ко­ва о том, как сын, вы­рвав серд­це ма­те­ри, понёс его же­сто­кой воз­люб­лен­ной. (9)Нелёгок был его путь, на скольз­ком по­ро­ге он осту­пил­ся и упал. (10)И в этот мо­мент услы­шал, как серд­це спро­си­ло: «Ты не ушиб­ся, сынок?» (11)Мама про­сти­ла пре­да­тель­ство сына и его же­сто­кость, по­то­му что не может она иначе...

(12)А руки ма­те­ри... (13)Вы за­ду­мы­ва­лись когда-ни­будь, как много де­ла­ют для вас ма­ми­ны руки, как на­тру­же­ны они, как бес­по­кой­ны — доб­рые, неж­ные, силь­ные и за­бот­ли­вые ма­ми­ны руки. (14)Они — самое пер­вое, что мы по­чув­ство­ва­ли в жизни, когда при­шли в этот новый, не­зна­ко­мый и уди­ви­тель­ный мир. (15)Они при­жа­ли нас к груди, за­щи­тив от не­взгод и тре­вог. (16)Ма­ми­на ла­до­шка коснётся твоих волос, по­треп­лет их иг­ри­во, и вот ушли все не­при­ят­но­сти и огор­че­ния, как будто мама от­ве­ла их от тебя своей ма­те­рин­ской рукой. (17)Самое до­ро­гое со­кро­ви­ще, самая боль­шая цен­ность в нашей жизни — руки нашей мамы! (18)Взяв­шие на себя всю боль и холод, все раны и удары жизни, все тя­же­сти и не­по­го­ды — всё то, что ограж­да­ет нас от не­взгод и поз­во­ля­ет быть счаст­ли­вы­ми.

(19)К со­жа­ле­нию, мы редко за­ду­мы­ва­ем­ся о том, сколь­ко вре­ме­ни и сил, сколь­ко труда и здо­ро­вья, сколь­ко ласки и за­бо­ты тра­тит на нас мама. (20)Вы­рас­та­ем и, уехав из род­но­го дома, за­бы­ва­ем по­зво­нить, на­пи­сать пару стро­чек, под­пи­сать от­крыт­ку к празд­ни­ку. (21)А мама ждёт! (22)И на­хо­дит любые оправ­да­ния нашей чёрст­во­сти, нашей за­ня­то­сти, на­ше­му не­вни­ма­нию.

(23)К со­жа­ле­нию, мно­гие слиш­ком позд­но по­ни­ма­ют, что за­бы­ли ска­зать много хо­ро­ших слов своим мамам. (24)Чтобы этого не про­изо­шло, нужно да­рить тепло ма­те­рям каж­дый день и час, ведь бла­го­дар­ные дети — луч­ший по­да­рок для них.

(25)Сколь­ко бы мы ни го­во­ри­ли о маме, этого будет мало. (26)Каж­дая мама бес­ко­рыст­но сде­ла­ет всё для сво­е­го ребёнка. (27)Она будет пе­ре­жи­вать за твою судь­бу не­за­ви­си­мо от того, сколь­ко тебе лет. (28)Она от­ру­га­ет сво­е­го по­взрос­лев­ше­го ребёнка, а потом по­ра­ду­ет­ся за него и обя­за­тель­но от­ме­тит все хо­ро­шие пе­ре­ме­ны, ко­то­рые про­изо­шли с её все­гда ма­лень­ким род­ным че­ло­веч­ком. (29)Мама от­даст всё за то, чтобы ты стал на­сто­я­щим че­ло­ве­ком.

* Селивёрсто­ва Инна — со­вре­мен­ный про­за­ик и поэт.

(1)Нина уже давно су­ще­ству­ет в со­сто­я­нии не­пре­хо­дя­ще­го ду­шев­но­го на­пря­же­ния. (2)Се­год­ня дев­чон­ки в школе опять хва­ста­лись сво­и­ми пар­ня­ми. (3)Прямо чуть ли не у каж­дой есть друг. (4)А у неё нет.

(5)Рань­ше она жила себе и жила, её впол­не удо­вле­тво­рял молодёжный се­ри­ал «Школь­ни­ки» и дев­ча­чьи глян­це­вые жур­на­лы, из ко­то­рых можно было вы­ре­зать кар­тон­ных кукол и оде­вать в пла­тья для прин­цесс. (6)Но пришёл день, и Нина вы­греб­ла из всех ящич­ков кар­тон­ных кукол, за­ко­лоч­ки в виде ба­бо­чек и сер­де­чек, фе­неч­ки, под­вес­ки из стек­ля­шек, пла­сти­ко­вые серь­ги и от­пра­ви­ла это бо­гат­ство в му­со­ро­про­вод. (7)Она дей­ство­ва­ла ре­ши­тель­но и ме­то­дич­но, будто го­то­ви­лась к какой-то новой жизни, осво­бож­дая свою ком­на­ту от дешёвого хлама, иг­ру­шек и глу­пых жур­на­лов. (8)А через какое-то время она вдруг по­ня­ла, что все из­ме­не­ния, по боль­шо­му счёту, были толь­ко внеш­ни­ми: её жизнь по-преж­не­му пуста, скуч­на и очень од­но­об­раз­на: школа, дом, книги, Ин­тер­нет…

(9)Нина как-то ещё ми­ри­лась с такой скуд­ной жиз­нью, пока её луч­шая по­дру­га Ириш­ка вдруг в од­но­ча­сье не влю­би­лась в Ва­лер­ку Се­ли­ва­но­ва, и те­перь влюблённые всюду хо­ди­ли вме­сте, тро­га­тель­но взяв­шись за ручки.

(10)Если бы она могла про­ти­во­по­ста­вить Ириш­ки­но­му Ва­ле­ре сво­е­го друга… (11)Но друга нет…

(12)А раз нет, может быть, стоит его при­ду­мать? (13)А что! (14)Имя она уже для него нашла — Дмит­рий. (15)Как он может вы­гля­деть? (16)Пусть он будет вы­со­ким, строй­ным, ши­ро­ко­пле­чим, как по­ло­же­но на­сто­я­щим муж­чи­нам, даже и юным… (17)И обя­за­тель­но брю­не­том! (18)Его глаза пусть будут се­ры­ми, чтобы кон­тра­сти­ро­ва­ли с во­ло­са­ми. (19)Это так кра­си­во, когда из-под тёмной чёлки смот­рят чи­стые свет­лые глаза! (20)Тем­но­во­ло­сые люди, ко­неч­но, чаще всего ка­ре­гла­зые, но Митя же не на­сто­я­щий. (21)Он, так ска­зать, вир­ту­аль­ный герой! (22)Вир­ту­аль­ный… (23)Вир­ту­аль­ный?! (24)Точно! (25)Идея!

(26)Нина сбе­га­ла в бли­жай­ший салон со­то­вой связи и ку­пи­ла новую сим-карту. (27)Дома она её ак­ти­ви­ро­ва­ла, а потом вклю­чи­ла ком­пью­тер. (28)Вот она, сеть «Все к нам!»… (29)Ре­ги­стра­ция… (30)Имя, фа­ми­лия, номер мо­биль­ни­ка, па­роль… (31)Какой бы при­ду­мать па­роль? (32)А вот какой… (33)На­би­ра­ем ла­ти­ни­цей «моя мечта»… (34)Пред­ла­га­е­те до­ба­вить какую-ни­будь ци­фирь? (35)По­жа­луй­ста… (36)По­лу­чи­лось «моя мечта в 15 лет»… (37)Ага, про­пу­сти­ли! (38)От­лич­но! (39)Био­гра­фию вир­ту­аль­но­му Мите она при­ду­ма­ла без труда, а фо­то­гра­фию взяла из ма­ми­но­го аль­бо­ма: мо­ло­дой че­ло­век сидит вер­хом на какой-то огра­де и кра­си­во улы­ба­ет­ся. (40)Глаза у него свет­лые, а во­ло­сы тёмные, как по за­ка­зу…

(41)Сде­лав всё, что нужно, для за­пол­не­ния Ми­ти­ной стра­ни­цы, Нина удо­вле­творённо вы­дох­ну­ла и от­ки­ну­лась на спин­ку ком­пью­тер­но­го крес­ла, чтобы по­лю­бо­вать­ся делом рук своих. (42)В сети «Все к нам!» по­явил­ся новый поль­зо­ва­тель Дмит­рий Алек­се­ев, ко­то­рый будет так кра­си­во уха­жи­вать за Ниной Ки­рья­но­вой, что от за­ви­сти пе­ре­ко­сит не толь­ко Динку Сви­ся­е­ву с её Сла­ви­ком, но и всех осталь­ных од­но­класс­ниц!

* Лу­бе­нец Свет­ла­на Ана­то­льев­на — со­вре­мен­ный дет­ский пи­са­тель из Пе­тер­бур­га, пишет книги о под­рост­ках, о вза­и­мо­от­но­ше­ни­ях между ними, школь­ные ис­то­рии самых обык­но­вен­ных и не со­всем обыч­ных ребят. Её серии «Толь­ко для дев­чо­нок», «Толь­ко для маль­чи­шек», «Чёрный котёнок» поль­зу­ют­ся боль­шим спро­сом у чи­та­те­лей.

(1)Вовка примчался через десять минут. (2)На моём столе лежал раскрытый том Пушкина. (3)Такую толстенную книгу Вовка никогда не видал.

– (4)Давай почитаем! — торопился Вовка.

(5)Как мы читали Пушкина! (6)Первый раз — самостоятельно, без руководства взрослых, пусть даже очень хороших и мудрых. (7)Как захлёбывались мы радостью познания неизвестных доселе слов и чувств — точно подкрались к благодатному источнику, который зачем-то прятали от нас прежде, давая из него лишь по глоточку отфильтрованной влаги. (8)И вот мы пьём медленно, без всяких помех, и нам ломит зубы студёность и новизна. (9)Мы были полны восторга, ещё не умея выразить то, что переполняет нас до самого края, а только слушая себя, своё сердце, слушая, как замирает оно, когда возносит вдруг душу какая-то волна, и как обрывается всё внутри, когда волна эта бросает вниз, словно испытывая нашу прочность.

(10)Мы ещё не знали, что стихи Пушкина обладают этим волшебным умением, что волнуют нас образы и видения, слагаемые из слов, и что мы переживаем одно из самых счастливых мгновений, которые даруются человеку.

(11)Отныне, встречаясь, мы с Вовкой вели странные речи, в которых незримо присутствовал Александр Сергеевич. (12)Ну, например, я спрашивал своего друга:

– Как ты вчера до дому довлачился? (13)В обитель дальнюю?

(14)А Вовка отвечал:

– Поздно уже прикандыбал. (15)Почти пред ясным восходом зари.

(16)Говоря друг другу эти слова, мы, конечно, шутили, но не так, чтобы очень. (17)Спроси нас в ту пору со взрослой строгостью в голосе, что это мы так по-дурацки шутим, мы бы, наверное, смутились и перестали вставлять в свою речь пушкинские слова, но мы ведь переговаривались негромко, говоря друг дружке свои замечательные тирады, и, по крайней мере, никому другому знаний своих не демонстрировали.

(18)Лишь однажды Вовка сорвался.

(19)Так уж выходило, что слова эти и выражения легко и радостно впитывала наша память, похожая на губку, да ведь ещё мы и упражнялись, вставляя в свои речи пушкинские обороты, поэтому Вовку было трудно судить за раскрытие тайны, когда он вдруг сжал кулак и крикнул:

– Вострепещи, тиран! (20)Уж близок час паденья!

(21)Это было в начале последнего урока. (22)Анна Николаевна рассказывала про последние известия с фронта, а Вовка, такая у него была почётная обязанность, передвигал флажки на карте под руководством учительницы.

(23)Наши били фрицев, флажки двигались каждый день, расширяя фронт атак, и в тот день скакнули далеко вперёд. (24)Вот Вовка и не выдержал.

(25)Все засмеялись его необыкновенным словам — все, кроме меня и Анны Николаевны. (26)Учительница же заглянула Вовке прямо в глаза, а потом долго смотрела ему вслед, пока мой друг, притихший, медленно, словно раненый, шёл к парте, усаживался, лез зачем-то в портфель.

– (27)М-мда! — задумчиво произнесла Анна Николаевна. (28)После небольшой паузы она сказала:

– Ребята, а давайте проведём в классе конкурс на лучшего исполнителя стихотворений Пушкина!

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич (род. в 1935 г.) — пи­са­тель, жур­на­лист, пред­се­да­тель Рос­сий­ско­го дет­ско­го фонда. Осо­бое вни­ма­ние в своих про­из­ве­де­ни­ях пи­са­тель уде­ля­ет роли семьи и школы в вос­пи­та­нии ребёнка, в фор­ми­ро­ва­нии его ха­рак­те­ра.

(1)Никто, как мать, не умеет так глу­бо­ко скры­вать свои стра­да­ния и муки. (2)И никто, как дети, не умеет так хлад­но­кров­но не за­ме­чать того, что про­ис­хо­дит с ма­те­рью. (3)Она не жа­лу­ет­ся, зна­чит, ей хо­ро­шо.

(4)Я ни­ко­гда не видел слёз своей ма­те­ри. (5)Ни разу в моём при­сут­ствии её глаза не увлаж­ня­лись, ни разу она не по­жа­ло­ва­лась мне на жизнь, на боль. (6)Я не знал, что это было ми­ло­сер­ди­ем, ко­то­рое она ока­зы­ва­ла мне.

(7)В дет­стве мы легко при­ни­ма­ем от ма­те­ри жерт­вы, всё время тре­бу­ем жертв. (8)А то, что это же­сто­ко, узнаём позже — от своих детей.

(9)«Зо­ло­тые дни» не вечны, на смену им при­хо­дят «су­ро­вые дни», когда мы на­чи­на­ем чув­ство­вать себя са­мо­сто­я­тель­ны­ми и по­сте­пен­но уда­ля­ем­ся от мамы. (10)И вот уже нет пре­крас­ной дамы и ма­лень­ко­го ры­ца­ря, а если он и есть, то у него дру­гая пре­крас­ная дама — с ко­сич­ка­ми, с ка­приз­но на­ду­ты­ми гу­ба­ми, с кляк­сой на пла­тье...

(11)В один из «су­ро­вых дней» я пришёл из школы го­лод­ный и уста­лый. (12)Швыр­нул порт­фель. (13)Раз­дел­ся. (14)И сразу за стол. (15)На та­рел­ке лежал ро­зо­вый кру­жок кол­ба­сы. (16)Я съел его мгно­вен­но. (17)Он рас­та­ял во рту. (18)Его как бы и не было. (19)Я ска­зал:

– (20)Мало. (21)Хочу ещё.

(22)Мама про­мол­ча­ла. (23)Я по­вто­рил свою прось­бу. (24)Она по­до­шла к окну и, не огля­ды­ва­ясь, тихо ска­за­ла:

– (25)Боль­ше нет... кол­ба­сы.

(26)Я встал из-за стола, не ска­зав «спа­си­бо». (27)Мало! (28)Я шумно ходил по ком­на­те, гро­хо­тал сту­лья­ми, а мама всё сто­я­ла у окна. (29)Я по­ду­мал, что она, на­вер­ное, раз­гля­ды­ва­ет что-то, и тоже подошёл к окну. (30)Но ни­че­го не уви­дел. (31)Я хлоп­нул две­рью — мало! — и ушёл.

(32)Нет ни­че­го более же­сто­ко­го, чем про­сить у ма­те­ри хлеба, когда его у неё нет. (33)И негде взять. (34)И она уже от­да­ла тебе свой кусок... (35)Тогда можно рас­сер­дить­ся и хлоп­нуть две­рью. (36)Но прой­дут годы, и стыд на­стиг­нет тебя. (37)И тебе ста­нет му­чи­тель­но боль­но от своей же­сто­кой не­спра­вед­ли­во­сти.

(38)Ты бу­дешь ду­мать о дне сво­е­го по­зо­ра даже после смер­ти ма­те­ри, и эта мысль, как не­за­жи­ва­ю­щая рана, будет то за­ти­хать, то про­буж­дать­ся. (39)Ты бу­дешь на­хо­дить­ся под её тяжёлой вла­стью и, огля­ды­ва­ясь, ска­жешь: «Про­сти!» (40)Нет от­ве­та.

(41)Не­ко­му про­шеп­тать ми­ло­серд­ное слово «про­щаю».

(42)Когда мама сто­я­ла у окна, её плечи слег­ка вздра­ги­ва­ли от без­звуч­ных слёз. (43)Но я этого не за­ме­тил. (44)Я не за­ме­тил гряз­ных своих ап­рель­ских сле­дов на полу, не рас­слы­шал хлоп­нув­шей двери.

(45)Те­перь я всё вижу и слышу. (46)Время всё от­да­ля­ет, но оно при­бли­зи­ло ко мне и этот день, и мно­гие дру­гие дни. (47)Во мне на­ко­пи­лось много слов. (48)Они рас­пи­ра­ют мне грудь, сту­чат в висок. (49)Они рвут­ся на­ру­жу, на свет, на бу­ма­гу.

(50)Про­сти меня, род­ная!

* Яко­влев Юрий Яко­вле­вич (1923—1996) — пи­са­тель и сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)Когда мне было лет шесть, наверное, или шесть с половиной, я совершенно не знал, кем же я в конце концов буду на этом свете. (2)То у меня разгорался аппетит выучиться на такого художника, который рисует на уличном асфальте белые полоски для мчащихся машин. (3)А то мне казалось, что неплохо бы стать отважным путешественником и переплыть все океаны на утлом челноке, питаясь одной только сырой рыбой. (4)А на другой день мне уже приспичило стать боксёром, потому что я увидел в телевизоре розыгрыш первенства Европы по боксу. (5)Как они молотили друг друга — просто ужас какой-то! (6)А потом показали их тренировку, и тут они колотили уже тяжёлую кожаную «грушу» — такой продолговатый тяжёлый мяч; по нему надо бить изо всех сил, лупить что есть мочи, чтобы развивать в себе силу удара. (7)И я тоже решил стать самым сильным человеком во дворе.

(8)Я сказал папе:

– Папа, купи мне боксёрскую грушу! (9)Буду тренироваться и стану боксёром.

– (10)Нечего тратить на ерунду деньги, — ответил папа. — (11)Тренируйся уж как-нибудь без груши.

(12)И он оделся и пошёл на работу. (13)А мама сразу же заметила, что я обиделся, и постаралась мне помочь.

(14)Она достала из-под дивана большую плетёную корзинку, где были сложены старые игрушки, и вынула из неё здоровущего плюшевого мишку.

– (15)Вот. (16)Хороший мишка, отличный. (17)Погляди, какой тугой! (18)Чем не груша? (19)Давай тренируйся сколько душе угодно!

(20)Я очень обрадовался, что мама так здорово придумала. (21)И я устроил мишку поудобнее на диване, чтобы мне сподручней было тренироваться и развивать силу удара.

(22)Он сидел передо мной такой шоколадный, и у него были разные глаза: один его собственный — жёлтый стеклянный, а другой большой белый — из пришитой пуговицы от наволочки. (23)Но это было неважно, потому что мишка смотрел на меня своими разными глазами и обе лапы поднял кверху, как будто он уже заранее сдаётся...

(24)И я вдруг вспомнил, как давным-давно я с этим мишкой ни на минуту не расставался, повсюду таскал его за собой, и сажал его за стол рядом с собой обедать, и спать его укладывал, и укачивал его, как маленького братишку, и шептал ему разные сказки прямо в его бархатные твёрденькие ушки, и я его любил тогда, любил всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал...

(25)И вот он сидит сейчас на диване, мой бывший самый лучший друг, настоящий друг детства, а я хочу тренировать об него силу удара...

– (26)Что с тобой? — спросила мама, приоткрыв дверь.

(27)А я не знал, что со мной, я задрал голову к потолку, чтобы не видно было слёз, и сказал:

– Я раздумал быть боксёром.

* Дра­гун­ский Вик­тор Юзе­фо­вич (1913—1972) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель, автор рас­ска­зов для детей.

(1)В конце тре­тье­го клас­са, как раз по весне, когда вскры­лась река и с шо­ро­хом и гулом уплы­ли вниз по воде рых­лые серые льди­ны, наша учи­тель­ни­ца Анна Ни­ко­ла­ев­на при­ве­ла в класс но­во­го уче­ни­ка в ки­те­ле с мор­ски­ми пу­го­ви­ца­ми. (2)Эти пу­го­ви­цы бро­си­лись мне в глаза пре­жде всего: у всех были же­лез­ные пу­го­ви­цы со звёздоч­кой, а у Вить­ки Бо­рец­ко­го — с яко­ря­ми.

(3)Вить­ка Бо­рец­кий сидел в клас­се тихо на пред­по­след­ней парте, по­свер­ки­вал за­вид­ны­ми пу­го­ви­ца­ми, был тих и ак­ку­ра­тен, тянул руку, если хотел ска­зать или спро­сить, в общем, был об­раз­цо­вым пай-маль­чи­ком, со­вер­шен­но не­по­хо­жим на нашу шум­ли­вую бра­тию.

(4)Вовка Меш­ков с пер­во­го дня не­взлю­бил Бо­рец­ко­го. (5)У Меш­ко­ва от роду не было внут­рен­них тор­мо­зов. (6)Был он раз­вяз­ный, не­вос­пи­тан­ный, и у него даже, ка­за­лось, глаз­ки хищно щу­ри­лись, когда он смот­рел на Вить­ку. (7)Вот и при­ду­мал он Бо­рец­ко­му не­при­лич­ную клич­ку и так за­тер­ро­ри­зи­ро­вал бед­но­го Вить­ку, что тот решил пе­рей­ти в дру­гую школу.

(8)И вот од­на­ж­ды Анна Ни­ко­ла­ев­на ска­за­ла, что школе дали много денег для обо­ру­до­ва­ния, и мы от­пра­ви­лись в ма­га­зин на­гляд­ных по­со­бий.

— (9)Ре­бя­та, вы­би­рай­те, что вам нра­вит­ся! — ско­ман­до­ва­ла Анна Ни­ко­ла­ев­на.

(10)Мы, как дрова, тас­ка­ли на те­ле­гу стек­лян­ные пи­ра­ми­ды, цир­ку­ли, банки со зме­я­ми и ля­гуш­ка­ми.

(11)Когда мы зашли в ма­га­зин за но­вы­ми охап­ка­ми по­со­бий, Анна Ни­ко­ла­ев­на вдруг за­дум­чи­во про­го­во­ри­ла:

— (12)День­ги-то ещё оста­лись. (13)Чего бы ещё ку­пить?

(14)Я не успел по­ду­мать о самом страш­ном для меня во всём ма­га­зи­не, как Анна Ни­ко­ла­ев­на вос­клик­ну­ла, сме­ясь:

— (15)Ске­лет продаётся?

(16)В ту же се­кун­ду меня оза­ри­ло: а ведь этот ске­лет спасёт Вить­ку! (17)Я был аб­со­лют­но уве­рен, что самое страш­ное по­со­бие по­мо­жет Вить­ке остать­ся в нашей школе, по­ми­рить­ся с Во­вкой и за­быть свою по­зор­ную клич­ку.

(18)А план уже от­че­ка­нил­ся в моей го­ло­ве, и я как бы не­взна­чай пред­ло­жил Вить­ке:

— (19)Хо­чешь сфо­то­гра­фи­ро­вать­ся с ним?

(20)Ре­ши­тель­ным шагом я подошёл к Бо­рец­ко­му, при­дви­нул его к ске­ле­ту, взял кост­ля­вую кисть и по­ло­жил Вить­ке на плечо. (21)Щёлкнул за­твор — го­то­во!

(22)Ве­че­ром я пред­ло­жил Бо­рец­ко­му про­гу­лять­ся в по­ис­ках же­лан­ной встре­чи с Во­вкой.

(23)Вовку мы встре­ти­ли на на­бе­реж­ной, где он ка­тал­ся на ве­ло­си­пе­де.

(24)Не­то­роп­ли­вым дви­же­ни­ем я до­стал фо­то­гра­фию и про­тя­нул Вовке:

— (25)По­смот­ри!

(26)Он не­хо­тя взял кар­точ­ку, и глаза у него по­еха­ли на лоб.

— (27)Ну ты даё-ёшь! — про­шеп­тал он и уста­вил­ся на Вить­ку.

(28)Я ли­ко­вал. (29)Пусть по­про­бу­ет те­перь Вовка по­вто­рить по­зор­ную клич­ку, вы­ду­ман­ную для Вить­ки! (30)Язык у него боль­ше не по­вернётся!

(31)Меш­ков гля­дел на Бо­рец­ко­го с ярко вы­ра­жен­ным ува­же­ни­ем, и Вить­ка по­ти­хонь­ку вы­прям­лял спину, при­под­ни­мал под­бо­ро­док. (32)А Вовка всё смот­рел на Вить­ку, и взгляд его по­сте­пен­но ста­но­вил­ся вос­тор­жен­ным.

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич (род. в 1935 г.) — пи­са­тель, жур­на­лист, пред­се­да­тель Рос­сий­ско­го дет­ско­го фонда. Осо­бое вни­ма­ние в своих про­из­ве­де­ни­ях пи­са­тель уде­ля­ет роли семьи и школы в вос­пи­та­нии ребёнка, в фор­ми­ро­ва­нии его ха­рак­те­ра.

(1)В при­го­ро­де од­но­го са­мо­го обыч­но­го го­ро­да жила самая обыч­ная семья: папа Витя, мама Вика, сын Митя и дочь Ника. (2)Дети были по­слуш­ны­ми, но они очень не лю­би­ли ло­жить­ся спать. (3)Каж­дый вечер был скан­дал:

– (4)Дети, ло­жи­тесь спать! (5)Уже позд­но… — сер­дил­ся папа Витя.

– (6)Ну, папа, ещё пол­ча­си­ка можно мы по­иг­ра­ем? (7)Па­поч­ка, по­жа­луй­ста, — про­си­ли дети.

(8)Вот и се­год­ня дети ну никак не хо­те­ли идти спать.

– (9)Даю вам де­сять минут, — ска­зал рас­сер­жен­но папа и вышел из ком­на­ты.

– (10)Да­вай­те соберём иг­руш­ки и будем ло­жить­ся, — ска­за­ла мама.

(11)В конце кон­цов дети легли в свои кро­ват­ки и за­кры­ли глаза.

(12)Про­би­ло пол­ночь. (13)И вдруг Митя уви­дел, что в ком­на­те стало про­ис­хо­дить что-то не­обыч­ное. (14)Дет­ские иг­руш­ки на­ча­ли ожи­вать: куклы по­прав­ля­ли свои пла­тья и причёски, сол­да­ти­ки чи­сти­ли свои ружья, ма­шин­ки про­ве­ря­ли свои колёса, мяг­кие иг­руш­ки слад­ко по­тя­ги­ва­лись. (15)Митя при­тво­рил­ся спя­щим, и они не за­ме­ти­ли, что маль­чик за ними на­блю­да­ет. (16)На со­сед­ней кро­ва­ти сест­ра тоже не спала и во все глаза смот­ре­ла на иг­руш­ки.

– (17)Ника, — за­шеп­тал брат де­воч­ке, — наши иг­руш­ки ожили…

– (18)Я вижу.

– (19)Иг­руш­ки, вы ожили? (20)Как так может быть? — не вы­тер­пе­ла де­воч­ка.

– (21)Ой-ой-ой, они нас видят, — за­пи­ща­ли куклы, — те­перь все узна­ют нашу тайну.

– (22)Нет-нет, что вы, мы ни­ко­му не рас­кро­ем ваш сек­рет. (23)Прав­да, Митя?

– (24)Прав­да, — со­гла­сил­ся маль­чик, — а по­че­му вы толь­ко ночью ожи­ва­е­те? (25)Вот было бы здо­ро­во, если бы вы все­гда были жи­вы­ми! (26)Дети вы­лез­ли из кро­ва­тей и сели на пол в окру­же­нии иг­ру­шек.

– (27)Мы так устро­е­ны, — ска­за­ли сол­да­ти­ки. — (28)Если с нами бе­реж­но иг­ра­ют, если нас не раз­бра­сы­ва­ют, не ло­ма­ют, то мы ожи­ва­ем и обе­ре­га­ем сон и покой наших хо­зя­ев, а если на­о­бо­рот, то ухо­дим на­все­гда.

(29)Ника взяла на руки самую лю­би­мую куклу.

– (30)Да­вай­те по­иг­ра­ем? — пред­ло­жи­ла де­воч­ка.

– (31)Ура! (32)Да­вай­те! — за­те­я­ли возню иг­руш­ки.

– (33)Вам спать надо, вы зав­тра плохо в садик вста­не­те, — ска­зал мед­ведь — это была ста­рая иг­руш­ка, с ко­то­рой иг­ра­ла, на­вер­ное, ещё мама.

– (34)Хо­ро­шо, — Митя по­бо­ял­ся оби­деть ста­ро­го мед­ве­дя, — а зав­тра мы ляжем спать по­рань­ше, чтобы по­иг­рать с вами со всеми жи­вы­ми.

(35)Маль­чик пожал ручку сол­да­ти­кам, по­гла­дил по го­ло­ве со­бач­ку Тишку, по­ста­вил ма­шин­ки в гараж. — (36)Ника, давай спать, а зав­тра опять по­иг­ра­ем с иг­руш­ка­ми!

– (37)Хо­ро­шо, — зевая, ска­за­ла де­воч­ка и усну­ла.

(38)Утром детей раз­бу­дил папа:

– (39)Папа, папа, а ты зна­ешь, что было се­год­ня ночью… — начал Митя, но потом вспом­нил об обе­ща­нии со­хра­нить тайну. — (40)Мне при­снил­ся сон.

– (41)Ну, сон — это от­лич­но, — за­сме­ял­ся папа.

(42)Митя ни­ко­му не рас­ска­зал про свой сек­рет. (43)Те­перь он ло­жил­ся спать рано, и каж­дую ночь иг­руш­ки ожи­ва­ли и иг­ра­ли с детьми, пока ста­рый мед­ведь не го­во­рил им, что нужно идти спать.

(44)Ко­неч­но, это был сон. (45)Но ведь это хо­ро­шо, что дети верят в доб­рые сны!

* Вол­ко­ва Лю­бовь — мо­ло­дой со­вре­мен­ный автор.

(1)Мы за­дер­жа­лись в школе, и, когда вышли на улицу, уже смер­ка­лось. (2)Снегу на­ва­ли­ло до по­ло­ви­ны ва­лен­ка. (3)Я за­бес­по­ко­ил­ся, зная, как же­сто­ки наши степ­ные си­бир­ские ме­те­ли, какие беды они могут при­не­сти.

(4)И скоро на­ча­лось то, чего я опа­сал­ся. (5)Сне­жин­ки вдруг за­кру­жи­лись в таком танце, что через не­сколь­ко минут на­ча­лась на­сто­я­щая пурга, вско­ре пе­ре­шед­шая в боль­шой буран. (6)Узень­кую до­рож­ку, ко­то­рая вела в наше село, то и дело за­сы­па­ло сне­гом, а потом она и со­всем про­па­ла. (7)Будто из-под ног её украл кто-то очень не­доб­рый.

(8)Я ис­пу­гал­ся и не знал, что де­лать даль­ше. (9)Ветер сви­стел на все лады, чу­ди­лись волки. (10)И вдруг в вое ветра я услы­шал спо­кой­ный голос ма­те­ри: «Не бойся, тебе надо за­рыть­ся в снег». (11)Я так отчётливо слы­шал голос моей ма­те­ри, от­лич­но зная, что ма­ми­ным го­ло­сом я раз­го­ва­ри­ваю сам с собой в моём во­об­ра­же­нии…

(12)Мы вы­ры­ли пе­щер­ку и всю ночь про­си­де­ли, рас­ска­зы­вая друг другу раз­ные ис­то­рии. (13)А утром, про­бив дыру на сво­бо­ду, мы от­пра­ви­лись домой.

(14)От­крыв дверь, я бро­сил­ся к маме. (15)Бро­сил­ся и — что было, то было — за­пла­кал.

– (16)Да о чём ты? (17)Пе­ре­обу­вай­ся да живо за стол, — ска­за­ла мать, ни­че­го не спро­сив о ми­нув­шей ночи.

(18)При­е­хал отец. (19)Он хва­лил меня, обе­щал мне ку­пить ма­лень­кое, но на­сто­я­щее ружьё. (20)Он удив­лял­ся моей на­ход­чи­во­сти. (21)А мать?.. (22)Мать ска­за­ла: «Парню три­на­дца­тый год, и стран­но было бы, если бы он рас­те­рял­ся в ме­тель да себя с то­ва­ри­ща­ми не спас».

(23)Ве­че­ром мы оста­лись с ба­буш­кой вдвоём. (24)Мать ушла на стан­цию, к фельд­ше­ру. (25)Ска­за­ла, что уго­ре­ла — болит го­ло­ва. (26)С ба­буш­кой мне все­гда было легко и про­сто. (27)Я спро­сил её: «Ба­буш­ка, хоть ты скажи мне прав­ду: по­че­му мать не по­жа­ле­ла меня? (28)Не­уже­ли я в самом деле такой нестoящий?».

– (29)Ду­рень ты, боль­ше никто! — от­ве­ти­ла ба­буш­ка. — (30)Мать всю ночь не спала, ре­ве­ла, как ума­лишённая, с со­ба­кой по степи тебя ис­ка­ла, ко­ле­ни об­мо­ро­зи­ла... (31)Толь­ко ты ей, смот­ри, об этом ни гугу!

(32)Вско­ре вер­ну­лась мать. (33)Она ска­за­ла ба­буш­ке: «Фельд­шер дал по­рош­ки от го­ло­вы. (34)Го­во­рит, че­пу­ха, скоро пройдёт».

(35)Я бро­сил­ся к ма­те­ри и обнял её ноги. (36)Сквозь толщу юбок я по­чув­ство­вал, что её ко­ле­ни за­бин­то­ва­ны. (37)Но я даже не подал виду. (38)Я ни­ко­гда ещё не был так лас­ков с нею. (39)Я ни­ко­гда ещё так не любил свою мать. (40)Об­ли­ва­ясь сле­за­ми, я це­ло­вал её об­вет­рен­ные руки. (41)А она по­гла­ди­ла меня по го­ло­ве и ушла, чтобы лечь. (42)Ви­ди­мо, сто­ять ей было труд­но.

(43)Так рас­ти­ла и за­ка­ли­ва­ла нас наша лю­бя­щая и за­бот­ли­вая мать. (44)Да­ле­ко смот­ре­ла она. (45)И ху­до­го из этого не по­лу­чи­лось. (46)Мой брат те­перь два­жды Герой. (47)И про себя я кое-что мог бы ска­зать, да ма­те­рью стро­го-на­стро­го на­ка­за­но как можно мень­ше го­во­рить о себе.

* Пермя'к Ев­ге­ний Ан­дре­евич (на­сто­я­щая фа­ми­лия — Вис­сов) (1902 — 1982) — рус­ский со­вет­ский пи­са­тель.

(1)Софья, Лена и Катя были не­раз­луч­ны с дет­ско­го сада. (2)Вме­сте пошли в школу и вме­сте её за­кон­чи­ли: Софья и Лена — без­упреч­ны­ми гла­му­роч­ка­ми с на­тя­ну­ты­ми «за кра­си­вые глаза» трой­ка­ми по фи­зи­ке и ма­те­ма­ти­ке, Катя — с зо­ло­той ме­да­лью, доб­рым де­сят­ком кило лиш­не­го веса и не­ис­тре­би­мым стрем­ле­ни­ем во всём по­хо­дить на своих стиль­ных по­дру­жек. (3)А потом, всё так же вме­сте, по­сту­пи­ли в уни­вер­си­тет, толь­ко на раз­ные спе­ци­аль­но­сти. (4)У Лены и Софьи был целый табун по­клон­ни­ков и при­лич­ные шансы на звёздную ка­рье­ру в мо­дель­ном биз­не­се, так что хо­ди­ли они на лек­ции ис­клю­чи­тель­но для де­мон­стра­ции новых на­ря­дов. (5)Катя им твер­ди­ла, что их на­вер­ня­ка от­чис­лят, если они не зай­мут­ся учёбой, но по­дру­ги толь­ко сме­я­лись ей в ответ.

(6)Но од­на­ж­ды Софье при­сни­лось, что они стали кук­ла­ми в иг­ру­шеч­ном от­де­ле «Дет­ско­го мира». (7)На Катю был на­кле­ен цен­ник с весь­ма скром­ной сум­мой — под стать её не­ка­зи­сто­му внеш­не­му виду, за Софью и Ле­ноч­ку про­си­ли куда боль­ше.

(8)Так они и стали те­перь жить — по-ко­ро­лев­ски на­ря­жен­ны­ми плен­ни­ца­ми стек­лян­ных вит­рин и ис­кус­но рас­кра­шен­ных цел­лу­ло­ид­ных ко­ро­бок.

(9)И в один пре­крас­ный день их ку­пи­ли в по­да­рок де­воч­ке Маше.

(10)Ночью, когда их новая хо­зяй­ка за­сну­ла, Лена и Софья стали об­суж­дать свою новую жизнь.

– (11)Зна­ешь, Лен, — ска­за­ла Софья, — мы при­вык­ли счи­тать самым глав­ным внеш­ность и на­ря­ды — и те­перь мы куклы. (12)На­вер­ное, это даже пра­виль­но.

– (13)А Катя? — робко спра­ши­ва­ет Лена.

– (14)Катя ни­ко­гда и не была такой, как мы. (15)Она ин­те­ре­со­ва­лась тряп­ка­ми, но лишь по­то­му, что мы с тобой без них жить не могли. (16)Ты ви­дишь, как де­воч­ка любит Катю: она её из рук почти не вы­пус­ка­ет, и ло­жит­ся спать, и ест вме­сте с ней, а мы с тобой день и ночь ску­ча­ем на тум­боч­ке. (17)И зна­ешь что, Лен? (18)Мне, ко­неч­но, очень хо­чет­ся быть на её месте. (19)Но раз уж это не­воз­мож­но, пусть хотя бы у Кати будет всё хо­ро­шо.

(20)По­дру­ги молча смот­рят на кро­вать.

(21)Ма­шень­ка сопит в об­ним­ку с кук­лой, часы не­уто­ми­мо режут веч­ность на лом­ти­ки. (22)Елена и Софья не за­ме­ча­ют, что ле­жа­щая на по­душ­ке Катя изо всех сил пы­та­ет­ся при­под­нять руку, и ей на­ко­нец это удаётся. (23)Она не­лов­ко от­во­дит с лица де­воч­ки не­по­слуш­ную прядь, нежно гла­дит её по щеке и что-то шеп­чет в ак­ку­рат­ное ушко.

(24)Де­воч­ка вздра­ги­ва­ет, при­от­кры­ва­ет один глаз и, не глядя, сгре­ба­ет всех кукол с тум­боч­ки.

(25)Уютно устро­ив­шись в ко­ко­не из одеял, Лена и Соня мгно­вен­но за­сы­па­ют в тёплом коль­це хо­зяй­ских рук, и им снит­ся пер­вый за эту жизнь сон. (26)Им снит­ся, что их любят — не за что-то, а про­сто по­то­му, что они есть.

* Кле­анд­ро­ва Ирина Алек­сан­дров­на (род. в 1981 г.) — со­вре­мен­ный рос­сий­ский пи­са­тель.

(1)В тре­тью во­ен­ную осень после уро­ков Анна Ни­ко­ла­ев­на не от­пу­сти­ла нас по домам, а раз­да­ла узкие по­лос­ки бу­ма­ги, на ко­то­рых под жир­ной фи­о­ле­то­вой пе­ча­тью — всё честь по чести! — было на­пи­са­но, что такой-то или такая-то дей­стви­тель­но учит­ся во вто­ром клас­се де­вя­той на­чаль­ной школы.

– (2)Вот! (3)С этой! (4)Справ­кой! — раз­де­ляя слова, делая между ними паузы и, таким об­ра­зом, не про­сто объ­яс­няя, а вну­шая, вдалб­ли­вая нам пра­ви­ло, ко­то­рое тре­бо­ва­лось за­пом­нить, Анна Ни­ко­ла­ев­на разъ­яс­ня­ла и осталь­ное. — (5)И пись­мен­ным! (6)По­ру­чи­тель­ством! (7)Мамы! (8)Вы! (9)Пойдёте! (10)В дет­скую! (11)Биб­лио­те­ку! (12)И за­пи­ше­тесь!

(13)Дет­ское ли­ко­ва­ние не оста­но­вить. (14)Да и не нужно его оста­нав­ли­вать, по­то­му что это ведь сти­хия. (15)По­это­му наша муд­рая Анна Ни­ко­ла­ев­на толь­ко улыб­ну­лась, когда мы за­ора­ли на ра­до­стях, за­кол­го­ти­лись в своих пар­тах, как в ко­ро­бах, ото­шла в сто­ро­ну, при­сло­ни­лась к тёплой печке, при­кры­ла глаза и сло­жи­ла руки ка­ла­чи­ком.

(16)Те­перь самое время объ­яс­нить, от­че­го уж мы так воз­ра­до­ва­лись. (17)Дело в том, что все мы давно уже на­учи­лись чи­тать — со­от­вет­ствен­но воз­рас­ту, ко­неч­но же, за­про­сто раз­де­лы­ва­лись с тон­ки­ми, ещё до­во­ен­ны­ми, кле­е­ны­ми-пе­ре­кле­ен­ны­ми кни­жеч­ка­ми, ко­то­рые да­ва­ла в клас­се Анна Ни­ко­ла­ев­на, но вот в биб­лио­те­ку нас не пус­ка­ли, в биб­лио­те­ку за­пи­сы­ва­ли по­че­му-то лишь со вто­ро­го клас­са. (18)А кому в дет­стве не хо­чет­ся быть по­стар­ше? (19)Че­ло­век, ко­то­рый по­се­ща­ет биб­лио­те­ку, — са­мо­сто­я­тель­ный че­ло­век, и биб­лио­те­ка — за­мет­ный при­знак этой са­мо­сто­я­тель­но­сти.

(20)По­сте­пен­но мы утих­ли, уго­мо­ни­лись, и Анна Ни­ко­ла­ев­на снова стала объ­яс­нять.

– (21)В пись­мен­ном! (22)По­ру­чи­тель­стве! (23)Мама долж­на на­пи­сать! (24)Что в слу­чае! (25)По­те­ри! (26)Книг! (27)Она! (28)Воз­ме­стит! (29)Утра­ту! (30)В де­ся­ти­крат­ном! (31)Раз­ме­ре!

– (32)Те­перь вы по­ни­ма­е­те свою от­вет­ствен­ность? — спро­си­ла она уже обык­но­вен­ным, спо­кой­ным го­ло­сом.

(33)Можно было и не спра­ши­вать. (34)Без вся­ко­го со­мне­ния, штраф за по­те­рян­ную книж­ку в де­ся­ти­крат­ном раз­ме­ре вы­гля­дел чу­до­вищ­ным на­ка­за­ни­ем. (35)Вы­хо­ди­ло, что книж­ки чи­тать будем мы и те­рять, если доведётся, тоже будем их мы, а вот мамам придётся стра­дать из-за этого, будто мало им и так достаётся.

(36)Да, мы росли в стро­го­сти во­ен­ной поры. (37)Но мы жили, как живут люди все­гда, толь­ко с дет­ства знали: там-то и там-то есть стро­гая черта, и Анна Ни­ко­ла­ев­на про­сто пре­ду­пре­жда­ла об этой черте. (38)Вну­ша­ла нам, вто­ро­класс­ни­кам, важ­ную ис­ти­ну, со­глас­но ко­то­рой и мал и стар за­ви­си­мы друг от друж­ки, и коли ты за­бу­дешь об этом, за­бу­дешь о том, что книж­ку надо бе­речь, и по­те­ря­ешь по рас­се­ян­но­сти или ещё по какой дру­гой, пусть даже ува­жи­тель­ной при­чи­не, то маме твоей придётся от­ве­чать за тебя, пла­кать, со­би­рать по рублю день­ги в де­ся­ти­крат­ном раз­ме­ре.

(39)По­взды­хав, за­ру­бив себе на носу же­сто­кий раз­мер от­вет­ствен­но­сти и ещё одно пра­ви­ло, по ко­то­ро­му мама долж­на прий­ти сама вме­сте с тобой, за­хва­тив при этом пас­порт, мы вы­ле­те­ли на волю, снова ликуя и тол­ка­ясь.

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич (род. в 1935 г.) — пи­са­тель, жур­на­лист, пред­се­да­тель Рос­сий­ско­го дет­ско­го фонда. Осо­бое вни­ма­ние в своих про­из­ве­де­ни­ях пи­са­тель уде­ля­ет роли семьи и школы в вос­пи­та­нии ребёнка, в фор­ми­ро­ва­нии его ха­рак­те­ра.

(1)В дет­стве у меня была лю­би­мая мяг­кая иг­руш­ка раз­ме­ром при­мер­но с не­боль­шую ди­ван­ную по­душ­ку. (2)Это был мед­ведь. (3)Я тас­кал его по­всю­ду и даже в кро­ват­ке не рас­ста­вал­ся с ним. (4)Из всех иг­ру­шек ясель­но­го воз­рас­та мед­ведь был забыт самым по­след­ним. (5)В общем, я вырос, стал дядь­кой с боль­шой бо­ро­дой и та­ту­ха­ми и вме­сто плю­ше­вых мед­ве­жат по­лю­бил мо­то­цик­лы.

(6)И вот од­на­ж­ды мне при­снил­ся мед­ве­жо­нок из дет­ства. (7)Сон был не­при­ят­ный: мед­ве­жо­нок стоял в цен­тре пу­стой ком­на­ты, в мер­ца­ю­щем свете лам­поч­ки, а за окном как будто бы со­би­рал­ся ура­ган. (8)Мед­ведь в упор смот­рел на меня и тянул ко мне лапу, как будто по­ка­зы­вал на что-то у меня за спи­ной, как будто пре­ду­пре­ждал о чём-то.

(9)Я не при­дал зна­че­ния сну. (10)Од­на­ко на сле­ду­ю­щий день я ехал в мо­то­клуб, и «де­вят­ка» под­ре­за­ла меня так, что я пе­ре­ле­тел через руль и при­зем­лил­ся на живую из­го­родь, по­са­жен­ную вдоль до­ро­ги. (11)Имен­но она меня и спас­ла. (12)Я по­лу­чил ушибы, не­боль­шой вывих плеча, а мо­то­цикл серьёзно по­стра­дал и тре­бо­вал до­ро­го­го ре­мон­та.

(13)Через не­де­лю всё по­вто­ри­лось. (14)Всё в той же ком­на­те при мер­ца­ю­щем свете и на­дви­га­ю­щем­ся ура­га­не. (15)Толь­ко сама иг­руш­ка вы­гля­де­ла гряз­ной и потрёпан­ной, а в не­ко­то­рых ме­стах была по­ре­за­на, и от­ту­да тор­ча­ла вата. (16)Мед­ве­жо­нок по-преж­не­му на­стой­чи­во ука­зы­вал на меня лапой.

(17)Я решил съез­дить на дачу, ко­то­рая была прак­ти­че­ски за­бро­ше­на, и отыс­кать на чер­да­ках-под­ва­лах мед­ве­жон­ка среди ба­рах­ла. (18)Пе­ре­рыв там всё вверх дном, я в самом даль­нем углу в пыль­ном мешке

из-под кар­тош­ки нашёл иг­руш­ку.

(19)Сна­ча­ла я до­стал го­ло­ву мед­ве­жон­ка, ото­рван­ную «с мясом»,

затем — тело с на­по­ло­ви­ну вы­лез­шей через рва­ные дыры ватой. (20)Ещё час я по­тра­тил, чтобы найти в мел­ком му­со­ре на дне мешка про­пав­ший шарик глаза, но так и не нашёл.

(21)Я отвёз мед­ве­дя домой и са­мо­лич­но его по­чи­нил, хотя на­вы­ка та­ко­го у меня, ко­неч­но, не было. (22)Я по­сти­рал, набил его новой ватой, ак­ку­рат­но зашил и даже слег­ка прошёлся утю­гом, на место по­те­рян­но­го глаза я при­де­лал чёрную по­вяз­ку, как у пи­ра­та. (23)А позже с по­мо­щью зна­ко­мой из ате­лье мед­ведь одел­ся в ко­жа­ную ко­су­ху с ма­лень­ки­ми заклёпками.

(24)От­ны­не мед­ведь сидит у меня в га­ра­же на самом вид­ном месте, а ино­гда я уста­нав­ли­ваю его на вилку мо­то­цик­ла, и мы ка­та­ем­ся по го­ро­ду или в мо­то­ко­лон­нах. (25)Со­рат­ни­ки из клуба сна­ча­ла сме­я­лись, а потом при­вык­ли, и иг­руш­ка даже в не­ко­то­ром роде стала нашим та­лис­ма­ном. (26)У меня давно была мечта — свой клуб для бай­ке­ров, и я его от­крою. (27)Я даже при­ду­мал ему на­зва­ние — «Од­но­гла­зый мед­ведь».

* Остро­мир — со­вре­мен­ный мо­ло­дой блоггер.

(1)У две­рей сто­я­ло трое ре­бя­ти­шек: две де­воч­ки и маль­чик. (2)Дед до­га­дал­ся, что они од­но­класс­ни­ки внука.

— (3)Ан­дрей Лысов тут живёт? — спро­си­ла пол­но­ва­тая де­воч­ка.

— (4)Тут, — при­знал­ся дед.

— (5)Мы при­шли вы­ска­зать ему осуж­де­ние, — про­дол­жи­ла де­воч­ка.

(6)Дед и внук сто­я­ли рядом и на сто про­цен­тов были роднёй: круг­ло­ли­цые, го­лу­бо­гла­зые. (7)На­вер­ное, по­это­му часть Ан­дрей­ки­ной вины само собой пе­ре­хо­ди­ла на деда.

— (8)У нас в днев­ни­ке всё за­пи­са­но, — ска­за­ла тол­стуш­ка и пе­ре­да­ла тет­рад­ку Алек­сан­дру Клав­ди­е­ви­чу.

— (9)«Дёргал Аллу Ива­но­ву за во­ло­сы», — груст­но про­чи­тал дед.

— (10)А ещё, когда Ива­но­ва за­пла­ка­ла, он обо­звал её мок­рой цаплей, а из­ви­нять­ся не стал, — ска­зал маль­чик.

(11)Когда ре­бя­та ушли, дед об­ра­тил­ся к внуку:

— (12)Так зачем же ты эту Аллу за косу дёргал?

— (13)Так про­сто, — бурк­нул маль­чик.

— (14)А я вот знаю и зачем, и по­че­му! (15)Она тебе нра­вит­ся, а на тебя, про­тив­но­го тро­еч­ни­ка, вни­ма­ния не об­ра­ща­ет. (16)Так, что ли?

(17)Слом­лен­ный де­до­вой про­ни­ца­тель­но­стью, внук за­го­во­рил:

— (18)Мы же рань­ше с ней дру­жи­ли! (19)А те­перь она всё: Толик да Толик. (20)Я рань­ше её дёрну — она меня книж­кой — хлоп! (21)И обоим смеш­но! (22)А сей­час чуть-чуть тро­нешь — как плак­са пла­чет...

(23)Дед слу­шал его вни­ма­тель­но, при­щу­рив глаза.

— (24)Из­ви­нять­ся тебе перед ней придётся, и так, чтобы это от­ло­жи­лось в са­до­вой твоей го­ло­ве на­дол­го. (25)Мы сей­час идём к ней, ты из­ви­ня­ешь­ся и да­ришь ей цветы, а иначе миру между нами не бы­вать.

(26)Миром с дедом внук до­ро­жил, и по­это­му он понял, что не ми­но­вать ему ни из­ви­не­ния, ни цве­тов.

(27)В его го­ло­ве плохо за­пе­чат­ле­лось, как в ма­га­зи­не они ку­пи­ли пах­ну­щие го­ре­лой лист­вой и сне­гом астры, как брели по осен­не­му парку прямо к Ал­ки­но­му дому.

(28)Перед вы­хо­дом из парка дед оста­но­вил­ся, они сели на ска­мей­ку.

— (29)Не­бось, ни­ко­гда дев­чон­кам цветы не дарил? (30)Ты хоть по­смот­ри, что да­ришь.

— (31)Чего смот­реть, на бо­ло­нок по­хо­жи, — уби­тым тоном ска­зал внук.

— (32)Нет, бо­лон­ка — со­ба­ка глу­пая и трус­ли­вая, а эти чи­стые, гор­дые, как изо льда, и ведь сме­лые, до са­мо­го снега на клум­бах стоят.

(33)Маль­чик взгля­нул на цветы и по­ду­мал: «И прав­да, какие чи­стые... ле­дя­ни­стые...»

(34)Вся встре­ча с Алкой Ива­но­вой про­нес­лась в смятённой душе Ан­дрей­ки, слов­но вихрь. (35)Уже перед самой две­рью он рва­нул­ся было, чтобы котёнком прыс­нуть вниз. (36)Но дед крат­ко ска­зал: «Не трусь!» — и по­ста­вил его рядом с собой.

(37)Дверь от­кры­ла Алла. (38)Ан­дрей­ка кое-как про­мям­лил из­ви­не­ния и сунул в руки по­трясённой Алки астры:

— (39)Это тебе... эти ле­дя­ни­стые...

(40)Алка ни­че­го ему не от­ве­ти­ла, осто­рож­но взяла цветы, слов­но они впрямь были изо льда и могли раз­бить­ся, и вдруг астры от­ра­зи­лись в её милых от удив­ле­ния дев­чо­но­чьих гла­зах.

* Од­но­ра­лов Вла­ди­мир Ива­но­вич (род. в 1946 г.) — орен­бург­ский поэт, про­за­ик, пуб­ли­цист и дет­ский пи­са­тель.

(1)Когда спра­ши­ва­ют, по­че­му я, че­ло­век впол­не су­хо­пут­ный, так при­вя­зан к Се­ва­сто­по­лю, к мо­ря­кам и ко­раб­лям, я го­во­рю:

– (2)По­то­му что море я по­лю­бил в дет­стве.

(3)И се­год­ня мне хо­чет­ся вспом­нить по­дроб­но­сти тех дней, когда я впер­вые ощу­тил тоску по Се­ва­сто­по­лю.

(4)Это слу­чи­лось в на­ча­ле июня. (5)Я от не­че­го де­лать зашёл к Ша­ли­мо­вым. (6)Лёшка сер­ди­то ма­сте­рил из за­гну­той мед­ной труб­ки и гвоз­дя пугач-хло­пуш­ку. (7)На меня он толь­ко гля­нул с хму­рым рав­но­ду­ши­ем. (8)В те дни, о ко­то­рых я рас­ска­зы­ваю, он драз­нил меня не­по­нят­ным про­зви­щем Кна­бель. (9)Впро­чем, Лёшкины драз­нил­ки были без­злоб­ные, а

по-на­сто­я­ще­му злил­ся он, если к нему лезли под руку во время важ­ной ра­бо­ты. (10)По­это­му я не стал со­вать­ся и раз­гля­ды­вать пугач, а смир­но при­сел на укры­тую су­кон­ным оде­я­лом койку.

(11)На ко­рич­не­вом сукне ле­жа­ла книга, на ко­то­рой были раз­ла­пи­стые якоря, па­рус­ные ко­раб­ли и слова: «С. Гри­го­рьев. Ма­ла­хов кур­ган».

(12)Всё, что было свя­за­но с морем и па­ру­са­ми, при­во­ди­ло меня в вол­не­ние. (13)Книгу я тихо от­крыл и стал чи­тать, как де­ся­ти­лет­ний маль­чик Вень­ка стоит на крыше сво­е­го дома и смот­рит на вхо­дя­щую в бухту эс­кад­ру, как бле­стит на солн­це оран­же­вая реб­ри­стая че­ре­пи­ца на белых до­ми­ках.

(14)Я ли­стал стра­ни­цы не­слыш­но и сидел не ше­ве­лясь, боясь лиш­ним дви­же­ни­ем на­пом­нить о себе.

(15)Ви­ди­мо, с пу­га­чом ла­ди­лось: Лёшка, не ска­зав ни слова, ушёл, а через ми­ну­ту на дворе грох­ну­ло. (16)Вы­стрел встрях­нул меня — надо было при­ни­мать ре­ше­ние. (17)По­про­сить Лёшку, чтобы дал по­чи­тать? (18)Он может от­ве­тить «бери», а может и бурк­нуть «сам читаю» или «не моя». (19)Я не­по­слуш­ны­ми паль­ца­ми рас­стег­нул на жи­во­те оло­вян­ные пу­гов­ки, за­пи­хал книгу и боком скольз­нул на кухню. (20)Щёлкнул на двери крюч­ком и замер с книж­кой у стола…

(21)Через какое-то время Лёшка задёргал дверь.

– (22)Кна­бель, это ты сты­рил книгу?

– (23)Всё равно не дам, пока не до­чи­таю! — от­ча­ян­но ска­зал я, по­то­му что рас­стать­ся с по­ве­стью о Се­ва­сто­по­ле было, ка­за­лось, выше моих сил.

– (24)Ну, толь­ко выйди, — не­хо­ро­шим го­ло­сом пре­ду­пре­дил Лёшка.

(25)К се­ре­ди­не сле­ду­ю­ще­го дня я до­чи­тал «Ма­ла­хов кур­ган» и, ви­но­ва­тый, го­то­вый к за­слу­жен­ной каре, но всё равно счаст­ли­вый, понёс книгу Лёшке. (26)Лёшка встре­тил меня впол­не ми­ро­лю­би­во, улыб­нул­ся и ска­зал:

– (27)Да ладно, у меня сей­час «Во­семь­де­сят дней во­круг света» есть, а эту читай ещё, если охота…

(28)И я читал ещё. (29)Не спеша. (30)Про Вень­ку и про На­хи­мо­ва, про ги­бель ко­раб­лей, за­топ­лен­ных у входа в бухту, и про мат­ро­сов на ба­сти­о­нах. (31)А ещё в книге был Се­ва­сто­поль. (32)Я читал о жут­ких

не­пре­кра­ща­ю­щих­ся бом­бар­ди­ров­ках, о раз­ва­ли­нах и по­жа­рах, но сквозь дым во­ен­но­го раз­ру­ше­ния про­дол­жал ви­деть мир­ный и сол­неч­ный город у не­обо­зри­мо­го моря. (33)Тот, ко­то­рый нужен был мне…

* Кра­пи­вин Вла­ди­слав Пет­ро­вич (род. в 1938 г.) — дет­ский пи­са­тель. Его книги были вклю­че­ны в «Зо­ло­тую биб­лио­те­ку из­бран­ных про­из­ве­де­ний для детей и юно­ше­ства», «Биб­лио­те­ку при­клю­че­ний и на­уч­ной фан­та­сти­ки», «Биб­лио­те­ку ми­ро­вой ли­те­ра­ту­ры для детей». Не­ко­то­рые про­из­ве­де­ния пи­са­те­ля экра­ни­зи­ро­ва­ны.

(1)Го­род­ской че­ло­век не ве­да­ет, чем пах­нет земля, как она дышит, как стра­да­ет от жажды, — земля скры­та от его глаз за­стыв­шей лавой ас­фаль­та.

(2)Меня мать при­уча­ла к земле, как птица при­уча­ет сво­е­го птен­ца к небу. (3)Но по-на­сто­я­ще­му земля от­кры­лась мне на войне. (4)Я узнал спа­си­тель­ное свой­ство земли: под силь­ным огнём при­жи­мал­ся к ней в на­деж­де, что смерть ми­ну­ет меня. (5)Это была земля моей ма­те­ри, род­ная земля, и она хра­ни­ла меня с ма­те­рин­ской вер­но­стью.

(6)Один, толь­ко один раз земля не убе­рег­ла меня...

(7)Я оч­нул­ся в те­ле­ге, на сене. (8)Я не по­чув­ство­вал боли, меня му­чи­ла не­че­ло­ве­че­ская жажда. (9)Пить хо­те­ли губы, го­ло­ва, грудь. (10)Всё, что было во мне жи­во­го, хо­те­ло пить. (11)Это была жажда го­ря­ще­го дома. (12)Я сго­рал от жажды.

(13)И вдруг я по­ду­мал, что един­ствен­ный че­ло­век, ко­то­рый может меня спа­сти, — мама. (14)Во мне про­бу­ди­лось за­бы­тое дет­ское чув­ство: когда плохо, рядом долж­на быть мама. (15)Она уто­лит жажду, отведёт боль, успо­ко­ит, спасёт. (16)И я стал звать её.

(17)Те­ле­га гро­хо­та­ла, за­глу­шая мой голос. (18)Жажда за­пе­ча­та­ла губы. (19)А я из по­след­них сил шеп­тал не­за­бы­ва­е­мое слово «ма­моч­ка». (20)Я звал её. (21)Я знал, что она от­клик­нет­ся и придёт. (22)И она по­яви­лась. (23)И сразу смолк гро­хот, и хо­лод­ная жи­во­твор­ная влага хлы­ну­ла га­сить пожар: текла по губам, по под­бо­род­ку, за во­рот­ник. (24)Мама под­дер­жи­ва­ла мою го­ло­ву осто­рож­но, боясь при­чи­нить боль. (25)Она поила меня из хо­лод­но­го ков­ши­ка, от­во­ди­ла от меня смерть.

(26)Я по­чув­ство­вал зна­ко­мое при­кос­но­ве­ние руки, услы­шал род­ной голос:

– (27)Сынок, сынок, род­нень­кий…

(28)Я не мог даже при­от­крыть глаза. (29)Но я видел мать. (30)Я узна­вал её руку, её голос. (31)Я ожил от её ми­ло­сер­дия. (32)Губы раз­жа­лись, и я про­шеп­тал:

– (33)Мама, ма­моч­ка…

(34)Моя мать по­гиб­ла в осаждённом Ле­нин­гра­де. (35)В не­зна­ко­мом селе у ко­лод­ца я при­нял чужую мать за свою. (36)Ви­ди­мо, у всех ма­те­рей есть ве­ли­кое сход­ство, и если одна мать не может прий­ти к ра­не­но­му сыну, то у его из­го­ло­вья ста­но­вит­ся дру­гая.

(37)Мама. (38)Ма­моч­ка.

(39)Я много знаю о по­дви­гах жен­щин, вы­но­сив­ших с поля боя ра­не­ных бой­цов, ра­бо­тав­ших за муж­чин, от­да­вав­ших свою кровь детям, иду­щих по си­бир­ским трак­там за сво­и­ми му­жья­ми. (40)Я ни­ко­гда не думал, что всё это, не­со­мнен­но, имеет от­но­ше­ние к моей ма­те­ри. (41)Те­перь я огля­ды­ва­юсь на её жизнь и вижу: она про­шла через всё это. (42)Я вижу это с опоз­да­ни­ем. (43)Но я вижу.

(44)На Пис­карёвском клад­би­ще, за­пол­нен­ном на­род­ным горем, зе­ле­не­ет трава. (45)Здесь по­хо­ро­не­на моя мать, как и мно­гие дру­гие жерт­вы бло­ка­ды. (46)До­ку­мен­тов нет. (47)Оче­вид­цев нет. (48)Ни­че­го нет. (49)Но есть веч­ная сы­но­вья лю­бовь. (50)И я знаю, что серд­це моей ма­те­ри стало серд­цем земли.

* Яко­влев Юрий Яко­вле­вич (1923—1996) — пи­са­тель и сце­на­рист, автор книг для детей и юно­ше­ства.

(1)Вень­ке здо­ро­во не по­вез­ло с име­нем — Ве­ни­а­мин! (2)И на имя-то не по­хо­же! (3)Прямо ле­кар­ство какое-то, вроде ан­ти­грип­пи­на. (4)Или вот цве­ток ещё есть такой — баль­за­мин. (5)А Веня — это ещё хуже: Веня, племя, бремя, семя… (6)Кош­мар какой-то! (7)Мама дома ино­гда на­зы­ва­ет его ещё и Ве­ни­ком. (8)Вень­ка все­гда за­жму­ри­ва­ет­ся, когда это слы­шит. (9)Но не ста­нешь же объ­яс­нять маме, что это его раз­дра­жа­ет и звук этого «Ве­ни­ка» для него всё равно что скре­жет же­ле­за по стек­лу.

(10)Од­но­класс­ни­ки часто го­во­ри­ли ему обид­ные слова, но Вень­ка в общем-то не оби­жал­ся. (11)Он про­сто был не таким, как все, был осо­бен­ным…

(12)Пашки Вин­ту­е­ва в школе не было боль­ше ме­ся­ца. (13)Учи­тель­ни­ца Кира Ген­на­дьев­на уго­ва­ри­ва­ла од­но­класс­ни­ков схо­дить к Пашке в боль­ни­цу или хотя бы на­пи­сать ему за­пис­ки, но все от­ка­за­лись самым ре­ши­тель­ным об­ра­зом. (14)Вень­ка не мог даже пред­по­ло­жить, что ещё кого-то в клас­се не любят так же, как его са­мо­го.

(15)Очень хо­ро­шо зная, как тя­же­ло быть од­но­му, Вень­ка решил съез­дить к Пашке са­мо­сто­я­тель­но.

(16)В школь­ном бу­фе­те Вень­ка купил пару бу­ло­чек с клюк­вен­ной на­чин­кой. (17)Ради та­ко­го слу­чая можно даже по­жерт­во­вать па­пи­ной руч­кой. (18)Кто ещё Винту такую при­несёт?

(19)Винт здо­ро­во об­ра­до­вал­ся Вень­ке и долго пред­став­лял его ре­бя­там в па­ла­те:

— (20)Гля­ди­те! (21)Это Вень­ка… из моего клас­са! (22)Друг!

(23)Вень­ка ни­ко­гда не был дру­гом Винта. (24)Друг — это такое, что не у каж­до­го бы­ва­ет. (25)Ладно, пусть ре­бя­та в па­ла­те ду­ма­ют, что у Винта друг Вень­ка.

(26)Вень­ка про­тя­нул Винту па­ке­тик с двумя бу­лоч­ка­ми и па­пи­ной руч­кой:

– (27)Это тебе пе­ре­да­ча… от клас­са…

– (28)Вот что зна­чит — дру­зья! — ска­зал Пашка гром­ко и слег­ка кач­нул за­гип­со­ван­ной рукой.

– (29)Ан­ту­а­на по­ста­вят на учёт в дет­скую ком­на­ту ми­ли­ции.

– (30)За что? — ис­пу­гал­ся Пашка.

– (31)Как это за что? (32)За твою руку.

– (33)Не может быть… я же сам виноват… — Пашка выглядел растерянным.

(34)Вень­ка уди­вил­ся, что Винт, ока­зы­ва­ет­ся, всё пра­виль­но по­ни­ма­ет, и по­яс­нил:

— (35)Твои ро­ди­те­ли на него за­яв­ле­ние в ми­ли­цию на­пи­са­ли.

— (36)Ну, дают! — разо­злил­ся Пашка. — (37)Вень­ка, скажи Ан­ту­а­ну, что всё обойдётся: за­бе­рут они своё за­яв­ле­ние как ми­лень­кие!

(38)Через не­де­лю Винт пришёл в школу. (39)Хотя никто не хотел пи­сать ему за­пи­сок в боль­ни­цу, но воз­вра­ще­нию его в класс все об­ра­до­ва­лись.

(40)Ре­бя­та раз­гля­ды­ва­ли Паш­ки­ну руку с ува­же­ни­ем и не­ко­то­рым сму­ще­ни­ем. (41)Перед самым уро­ком Винт подошёл к Вень­ке и по­про­сил:

— (42)А можно я с тобой сяду?

(43)Вень­ка тут же со­брал раз­бро­сан­ные по парте учеб­ни­ки и тет­ра­ди. (44)Со вто­ро­го клас­са с ним никто не са­дил­ся после того, как он по­драл­ся со Слав­кой Ни­ко­нен­ко. (45)Пашка сел рядом — Вень­ка бо­ял­ся даже ды­шать. (46)Он решил, что этот день стал самым счаст­ли­вым за по­след­ние шесть лет его жизни.

* Лу­бе­нец Свет­ла­на Ана­то­льев­на — со­вре­мен­ная дет­ская пи­са­тель­ни­ца из Пе­тер­бур­га, пишет книги о под­рост­ках, о вза­и­мо­от­но­ше­ни­ях между ними, школь­ные ис­то­рии самых обык­но­вен­ных и не со­всем обыч­ных ребят. Её серии «Толь­ко для дев­чо­нок», «Толь­ко для маль­чи­шек», «Чёрный котёнок» поль­зу­ют­ся боль­шим спро­сом у чи­та­те­лей.

(1)Вень­ка пришёл домой из школы, не­мно­го по­си­дел в кухне, выпил ста­кан сваренного бабушкой клюк­вен­но­го морса, по­смот­рел, как смеш­но, вы­тя­нув про­зрач­ные лапки, спит в ак­ва­ри­уме белая крыс­ка Мар­фу­ша, и всё же пошёл зво­нить маме на ра­бо­ту. (2)Так уж у них по­ве­лось: сразу после школы Вень­ка все­гда зво­нил ей и до­кла­ды­вал о своих делах.

– (3)Мам, я опять по­драл­ся… — мед­лен­но про­изнёс он и ви­но­ва­то за­мол­чал.

(4)Из труб­ки какое-то время не раз­да­ва­лось ни звука. (5)Мама рас­стро­и­лась.

– (6)Всё ясно. (7)По­го­во­рим ве­че­ром.

(8)Вень­ка по­ве­сил труб­ку и за­ду­мал­ся. (9)Что же это маме ясно? (10)Ино­гда то, что ей ка­жет­ся аб­со­лют­но ясным и пра­виль­ным, к школь­ной Вень­ки­ной жизни аб­со­лют­но не­при­ме­ни­мо. (11)На­при­мер, мама за­став­ля­ет его хо­дить в школу в пи­джа­ке. (12)В сен­тяб­ре на об­ще­школь­ном со­бра­нии ди­рек­тор пред­ло­жи­ла ро­ди­те­лям при­об­ре­сти сы­но­вьям пи­джа­ки. (13)Де­скать, школь­ная форма сей­час не обя­за­тель­на, а пи­джа­ки будут маль­чи­ков дис­ци­пли­ни­ро­вать и на­стра­и­вать на серьёзный лад. (14)Мама на сле­ду­ю­щий же день по­та­щи­ла Вень­ку в ма­га­зин, где они ку­пи­ли обал­ден­ный, как ему тогда в го­ряч­ке по­ка­за­лось, бе­же­вый пи­джак, в ко­то­ром бро­са­лась в глаза тон­кая ко­рич­не­вая клет­ка. (15)«Как денди лон­дон­ский…» — ра­дост­но при­го­ва­ри­ва­ла мама, огля­ды­вая Вень­ку. (16)Он себе тоже очень нра­вил­ся в пи­джа­ке, но толь­ко до тех пор, пока не пришёл в школу. (17)В своём 7 «А» один лишь он таким об­ра­зом вы­ря­дил­ся.

(18)Сна­ча­ла Вень­ка не очень огор­чил­ся: не все же мамы такие рас­то­роп­ные, как его. (19)Но ни через не­де­лю, ни через месяц никто из од­но­класс­ни­ков в пи­джак так и не пе­ре­одел­ся. (20)Ре­бя­та по-преж­не­му хо­ди­ли в джем­пе­рах, джин­сов­ках, курт­ках от спор­тив­ных ко­стю­мов, а самые кру­тые — в тол­стов­ках. (21)Вень­ка по­пы­тал­ся как можно быст­рее за­пач­кать пи­джак, благо он был свет­лый. (22)Он уже пред­вку­шал, что дня через два на­де­нет в школу свой ста­рый тёмно-синий сви­тер круп­ной вязки, но мама при­та­щи­ла с ра­бо­ты ещё один пи­джак.

– (23)Вот! (24)При­мерь! — ще­бе­та­ла она над Вень­кой. — (25)Тётя Нина от­да­ла. (26)Ви­таль­ке стал ма­ло­ват, а тебе будет в самый раз.

(27)Вень­ка, стис­нув зубы, влез в Ви­таль­кин пи­джак. (28)Он тоже был ни­че­го: сталь­но­го цвета в чёрную кра­пин­ку. (29)Толь­ко не нужен был Вень­ке этот эле­гант­ный пи­джак! (30)Никто из его од­но­класс­ни­ков в пи­джа­ках по школе не ходил. (31)Никто! (32)Лишь один он! (33)Он, прав­да, ни разу ни от кого не слы­шал обид­ных слов в адрес своей одеж­ды, но всем своим су­ще­ством чув­ство­вал, что никак не впи­сы­ва­ет­ся в этих пи­джа­ках в муж­ской кол­лек­тив клас­са. (34)Когда у него, у Вень­ки, будет соб­ствен­ный сын, он ни за что не ста­нет по­ку­пать ему ни­ка­ких пи­джа­ков. (35)Он вни­ма­тель­но изу­чит, в чём будут хо­дить дру­зья сына, и купит ему точь-в-точь такую же чёрную джин­сов­ку, как у Пети Ко­мис­са­ро­ва: скром­ную, с мно­го­чис­лен­ны­ми удоб­ны­ми кар­ма­на­ми на «мол­ни­ях» и кноп­ках.

* Лу­бе­нец Свет­ла­на Ана­то­льев­на — со­вре­мен­ная дет­ская пи­са­тель­ни­ца из Пе­тер­бур­га, пишет книги о под­рост­ках, о вза­и­мо­от­но­ше­ни­ях между ними, школь­ные ис­то­рии самых обык­но­вен­ных и не со­всем обыч­ных ребят. Её серии «Толь­ко для дев­чо­нок», «Толь­ко для маль­чи­шек», «Чёрный котёнок» поль­зу­ют­ся боль­шим спро­сом у чи­та­те­лей.

(1)После уро­ков де­воч­ки воз­вра­ща­лись домой все вме­сте.

– (2)Кать, ну рас­ска­жи, по­жа­луй­ста, как там Ан­ту­ан? — дёргала Дро­но­ву за рукав Ал­лоч­ка Лю­би­мо­ва.

– (3)Пока… никак, — вы­нуж­де­на была при­знать­ся та. — (4)Но ведь это толь­ко на­ча­ло!

– (5)Вы, дев­чон­ки, со­всем по­ме­ша­лись на Ан­ту­а­не, — рас­сме­я­лась Оля Авла­со­вич. — (6)Ан­ту­ан ска­зал, Ан­ту­ан по­смот­рел… (7)Как не­нор­маль­ные, чест­ное слово, будто на нём свет кли­ном сошёлся!

– (8)Можно по­ду­мать, тебе Клю­шев не нра­вит­ся! — на­смеш­ли­во ска­за­ла Таня.

– (9)Ни­ско­леч­ко! (10)А тебе? — лу­ка­во по­смот­ре­ла на неё Оля.

(11)Таня внут­рен­не вздрог­ну­ла, но опять во­вре­мя со­вла­да­ла с собой и от­ве­ти­ла:

– (12)Да так, с ума не схожу, как не­ко­то­рые… — (13)И она с лёгким пре­зре­ни­ем по­смот­ре­ла на Ал­лоч­ку.

(14)Лю­би­мо­ва дёрнула пле­чи­ком, но оправ­ды­вать­ся не стала.

– (15)А мне-то как «по­вез­ло», — рас­стро­ен­ным го­ло­сом по­жа­ло­ва­лась Лена Приж­няк. — (16)От этого Рябы с ума сойти можно.

– (17)Скажи «спа­си­бо», что тебя с Коз­ли­ком не по­са­ди­ли, — усмех­ну­лась Таня, и все де­воч­ки друж­но рас­сме­я­лись.

(18)Дома Таня пер­вым делом по­до­шла к зер­ка­лу. (19)Нет, она не из­ме­ни­лась. (20)Почти не из­ме­ни­лась. (21)Во вся­ком слу­чае, она не хуже, но и не лучше преж­не­го. (22)Не­мно­го вы­рос­ла по срав­не­нию с про­шлым годом, но во всём осталь­ном осо­бен­ных пе­ре­мен в ней нет. (23)Она всё такая же ху­дю­щая, блед­ная, с пря­мы­ми скольз­ки­ми не­по­слуш­ны­ми во­ло­са­ми, ко­то­рые не может удер­жать ни одна ре­зин­ка, ни одна за­кол­ка или за­вя­зан­ная лента. (24)Мама без конца пред­ла­га­ет до­че­ри по­стричь­ся, чтобы ей было легче и го­ло­ва вы­гля­де­ла ак­ку­рат­ней, но Тане не хо­чет­ся. (25)Если снять с волос ре­зин­ку, то они очень кра­си­во рас­сы­па­ют­ся по пле­чам и бле­стят.

(26)Таня вы­та­щи­ла из ящика пись­мен­но­го стола тол­стую тет­радь с Ди Ка­прио на об­лож­ке и на пер­вом чи­стом листе вы­ве­ла кра­си­вы­ми бук­ва­ми: «Таня Осо­ки­на. 7 „ А”». (27)Потом по­ду­ма­ла не­множ­ко и на внут­рен­ней сто­ро­не об­лож­ки на­пи­са­ла то, без чего ни одна дев­чо­но­чья ан­ке­та никем ан­ке­той при­зна­на не будет:

На «О» моя фа­ми­лия,

На «Т» меня зовут,

На «Л» по­дру­га милая,

На «…» мой луч­ший друг.

(28)После этого за­ме­ча­тель­но­го сти­хо­тво­ре­ния Таня на самом верху сле­ду­ю­ще­го чи­сто­го листа на­пи­са­ла: «На­пи­ши мне пись­мо, если тебе по­ня­тен этот адрес: Рев­ну­ю­щая об­ласть, Стра­да­ю­щий район, город Лю­бовь, улица Влюблённых, дом Тос­ку­ю­щих, квар­ти­ра Счаст­ли­вей­ших».

(29)Ин­те­рес­но, до­га­да­ет­ся ли один че­ло­век, что Таня ждёт по­сла­ние имен­но от него? (30)Если не до­га­да­ет­ся, то может про­явить себя на сле­ду­ю­щей стра­ни­це. (31)На самом её верху она на­пи­са­ла сле­ду­ю­щее: «Кто счи­та­ет меня своим дру­гом, может впи­сать первую букву сво­е­го имени в сти­хо­тво­ре­ние на об­лож­ке». (32)Таня пред­ста­ви­ла, как один че­ло­век впи­сы­ва­ет эту букву, и ей сде­ла­лось жарко.

* Лу­бе­нец Свет­ла­на Ана­то­льев­на — со­вре­мен­ный дет­ский пи­са­тель из Пе­тер­бур­га, пишет книги о под­рост­ках, о вза­и­мо­от­но­ше­ни­ях между ними, школь­ные ис­то­рии самых обык­но­вен­ных и не со­всем обыч­ных ребят. Её серии «Толь­ко для дев­чо­нок», «Толь­ко для маль­чи­шек», «Чёрный котёнок» поль­зу­ют­ся боль­шим спро­сом у чи­та­те­лей.